Новости / Публикации

4 июня 2021 Режиссер «Пира» рассказал об элементах авангарда в спектакле Полностью авангардным спектакль «Пир» назвать нельзя, тем не менее элементы авангарда в нем обязательно будут. Об этом в эфире радио «Эхо Москвы» рассказал режиссер спектакля из Александринского театра Алексей Демидчик. «Авангард часто переворачивает традицию, чтобы увидеть ее по-другому. В нашем спектакле есть авангардные элементы, и, возможно, хотелось бы, чтобы их было больше. Не потому, что я молодой режиссер, и мне хочется показать, какой я удалой. Элементы авангарда позволяют начать больше ценить то, что есть, видеть новые смыслы в тексте и относиться к ним с большим трепетом», - отметил Алексей Демидчик.  Также режиссер объяснил концепцию своего творения - собрать воедино образы и проявления, которые позволили бы каждому человеку увидеть в спектакле конкретно то, что близко ему. Для этого было необходимо сделать обычные костюмы и декорации по-своему необычными. «Это может быть и пиетет, и хулиганство. Это сбор различных проявлений - костюмов, артистов, света, звука. Все это должно собраться вместе. Это трудно охватить и представить, но мы пытаемся», - добавил Алексей Демидчик. Свое отношение к авангарду и экспериментам с классикой выразил и народный артист России, лауреат Национальной театральной премии «Золотая маска», артист Александринского театра Игорь Волков. «Говоря об экспериментах в театре - я за то, чтобы в театре были все цвета. Мое отношение к ним разное, но мало ли, у кого какие вкусы. О вкусах не спорят, и это правда. Сам я с радостью всегда иду на эксперименты и я благодарен своему театру за такую возможность. Для меня главный критерий - не каноничность спектакля, а талантливость исполнения», - подчеркнул артист.
4 июня 2021 Первую совместную постановку Псковского и Александринского театров покажут 6 июня В День рождения Александра Пушкина, 6 июня, в Псковском академическом театре драмы состоится большая премьера -  Литературный спектакль "Пир" по мотивам "Маленьких трагедий" и других произведений поэта. Постановка - первый совместный проект нашего театра и Александринского. Эта постановка прежде всего литературная, поэтому на сцене не будет лишней драматургии, нарочитой игры актеров и бутафории. Сдержанное оформление и, главное, свет, подчеркнут значение художественного слова великого поэта. "Пир" - это оригинальный микс, в том числе фрагментов из "Маленьких трагедий", романа "Евгений Онегин", поэмы "Руслан и Людмила". «Удивительное сочетание отрывков разных произведений превращает спектакль в диалог о жизни и смерти, искушениях молодости и разочарованиях зрелости, любви и чести, творчестве и вдохновении. Спектакль по замыслу режиссёра станет для зрителей поводом к размышлению о самом важном», - Анастасия Николаева, корреспондент. Первый совместный проект двух российских театров, Александринского из Санкт-Петербурга и Псковского. На сцене - только мэтры, живые легенды обеих трупп. Режиссер Алексей Демидчик признается, опыт такого взаимодействия непростой, но интересный. Чтобы отшлифовать постановку, пришлось курсировать между двумя городами. «Сложность в том, что пришлось как бы сначала придумать что-то, какую-то гипотезу, потом ее проверить с одними артистами, проверить с другими артистами, потом их собрать на сцену, понять, что это все не работает и попытаться придумать что-то другое. Понять, как вообще возможно в таком формате что-то делать. В принципе, это реально», - Алексей Демидчик, режиссер Александринского театра. Этот спектакль - "живой организм", в процессе репетиций прямо на сцене меняется текст, интонации, смысл, сами актеры что-то отметают, а что-то привносят. «Мы кое-что поменяли, добавили свое, то что ближе каждому из нас, у кого что есть в репертуаре Пушкина. Это не то, что вот пир визуально - мы там пьем, а это поэтический пир, это наслаждение, упоение вот этой поэзией», - Сергей Попков, заслуженный артист России. Премьера спектакля в Пскове намечена на 6 июня, затем - его увидят зрители Александринского театра. И это только начало большой совместной работы. Анастасия Николаева, Денис Алексеев. Вести-Псков
29 мая 2021 На-крови или на-любви? ТЕМА ПРЕДАТЕЛЬСТВА НЕОЖИДАННО ВЫШЛА В ТОП ТЕМ, КОТОРЫЕ ВОЛНУЮТ МОЛОДЫХ ПОСТАНОВЩИКОВ В переломные времена художники часто обращаются к классике, ища в ней вопросы и комментарии к дню сегодняшнему. Молодые постановщики – Хуго Эрикссен, Семен Серзин, Андрей Калинин, – обратились к произведениям русских писателей XIX и ХХ веков, проверяя коллизиями и персонажами давнего прошлого вызовы современности. Тема приспособленчества, тема предательства себя, тема перемещенной крови стала главной во всех трех спектаклях. В зеркалах Сухово-Кобылина, Пантелеймона Романова, Алексея Иванова русская жизнь узнает себя в точном соответствии со строками Пушкина: «И с отвращением читая жизнь мою, / Я трепещу и проклинаю,/ И горько жалуюсь, и горько слезы лью,/ Но строк печальных не смываю».
 
«Веселые расплюевские дни»
 
Кандид Касторович Тарелкин оказался живуч, как таракан. Годы проходят, десятилетия, столетия. Войны. Революции. Распад российской империи. Мировые катаклизмы и пандемии. Промышленные скачки. Технологические прорывы. А жив курилка! И даже по-настоящему расцвел. Вещает из всех СМИ. Оккупировал соцсети. Всегда, везде и во всем идет впереди прогресса! Так что уже Тарелкин впереди, а прогресс сзади. «Когда пошла эмансипация женщин, то Тарелкин плакал, что он не женщина, дабы снять кринолину перед публикой и показать ей… как надо эмансипироваться. Когда объявлено было, что существует гуманность, то Тарелкин сразу так проникнулся ею, что перестал есть цыплят, как слабейших и, так сказать, своих меньших братий, а обратился к индейкам, гусям, как более крупным». (вот и догадайтесь в каком веке написано?).
 
Режиссер Хуго Эрикссен перенес действие классической пьесы в конец 80-х ХХ века. Посмотрел на действующих лиц «пьесы-шутки» Александра Сухово-Кобылина тяжелым взглядом Алексея Балабанова. Его Превосходительство Варравин стал генералом. Бравый Расплюев — участковым милиционером. Бравый Катала по делу о «вурдалаке» лихо заламывает руки провинциальному депутату, которого «электорат любит». А предприниматель Попугайчиков, скрепя сердце, отстегивает за свою неприкосновенность штуку баксов. На большом экране, висящем над сценой (сценограф – Ютта Ротте), можно было рассмотреть все оттенки эмоций: и у Попугайчикова-Сергея Попкова (брезгливость побеждает даже жадность), и у Расплюева-Максима Плеханова (снова выкрутился, подлец!), и у Антиоха Елпидифоровича Оха-Виктора Яковлева (меньше штуки взять нельзя!).     
 
Полицейский участок, его традиции и нравы в России также сохраняются в неприкосновенности столетиями. Пытка жаждой. И пытка бутылкой. Пытки Качал и Катал, умеющих «перебрать все косточки»...
 
Длинноволосый интеллигент-прогрессист, мелкий шулер Тарелкин-Денис Кугай в своих расчетах «подменить» покойника-соседа Силу Силыча Копылова, замаскировавшись зубными винирами и париком, – не учитывает именно силу катка государственных силовых ведомств. Расхристанный, растерявший все свое словоблудие, он с каждой сценой все меньше походит на мошенника и все больше на жертву произвола. Муки, несоразмерные с причиной, – все больше облагораживают страждущего. Ужас, внушаемый преследователями, – заставляет окончательно забыть о плутовстве Тарелкина.
 
В финале (в Пскове пьеса идет в сценической редакции театра) его вовсе не выпускают «улизнуть в Москву», а пакуют в тот самый гроб, куда он так старательно укладывал свою восковую куклу и килограммы тухлой рыбы...
 
В постановке Хуго Эрикссена классического трагифарса в Псковском театре драмы фарсовое начало истаивает до полной неразличимости, а вот приставка «траги» наливается земной, густой, темной кровью. И ты понимаешь, что перед тобой «есть в полной действительности сущее, из самой реальнейшей жизни с кровью вырванное дело».

«Кровь века переместилась»        
       
Андрей Калинин обратился к сатирическому роману Пантелеймона Романова. в котором шаг за шагом прослеживается эволюция старорежимного интеллигента в передового товарища, который предает жену и старого друга, единомышленников-коллег и нового начальника-партийца. Эпиграфом к спектаклю вполне могли бы стать слова Ходасевича о постреволюционных годах: «И все вокруг нас изменилось: не только политический строй и все общественные отношения, но и внешний порядок, ритм жизни, уклад, быт, стиль». Режиссер-постановщик и прекрасные актеры Александринки точно воспроизводят эту эпоху переход, бедную и жалкую послереволюционную обыденность 20-х: донашиваемое «хорошее платье», донашиваемые хорошие манеры, предметы быта, выдернутые с привычных мест.
 
Метафорой времени станет «карета прошлого» (из Музея старого быта, где работает главный герой), у которой спилят верх, а на козлы установят пулемет. Карета, превращенная в тачанку – образ такой силы, что любой инсталлятор-постмодернист должен ночами рыдать в подушку от зависти. И в спектакле Калинина таких находок много. Поставленная на колесики мебель работает в «Товарище Кислякове» как цирковой реквизит. Вот на коллективном собрании один из спецов решается возразить начальству и сразу его коллеги от него отъезжают все дальше и дальше, пока он не остается в полной пустоте...

- «Эх, надо было подойти», – будет корить себя главный герой, – «поддержать, а то, что он обо мне подумал!»...
 
Ипполит Григорьевич Кисляков в исполнении Ивана Труса ведет с залом постоянный диалог, отыгрывая вначале свою правдивую реакцию на ту или иную реплику или ситуацию. А потом показывает, как его герой повел себя на самом деле. Вот он кидает свои ламенты в лицо своей Жене (Василиса Алексеева играет эту смешную мещанку с губами гузкой и пафосными фразами смешно и точно). А потом, вздыхая, проглатывает свою честную эмоцию отвращения и покорно плетется к супружескому ложу или в очередной раз уверяет супругу, что для него счастье – проводить ее на вокзал. Вот он хочет сказать комсомольской ячейке, что он думает об их узколобости. А потом, заходя, искательно открывает свой портсигар: «угощайтесь, товарищи! Хорошие папиросы!» Он, не смущаясь угрызениями совести, становится любовником молодой жены своего лучшего друга. Он льстит и подыгрывает новому красному директору музея, – бывшему герою Гражданской войны, становится его ближайшим другом и предает, как только директора сливает комсомольская ячейка...
 
Блестя стеклянным глазом, красный директор Полухин-Никита Барсуков, назначивший Кислякова своим наперсником, исчезает в небытии, как до того исчезают из жизни и мыслей Кислякова его интеллигентные сослуживцы.
 
Самый сложный и причудливый рисунок отношений у Кислякова складывается с другом Аркадием и его молодой женой Тамарой. Аркадий-Петр Семак внешне похож на Максимилиана Волошина – рубаха, борода, возвышенная поэтическая речь, восторженная преданность друзьям. Переживший разочарование в прежних верованиях всю любовь к угнетенному человечеству он теперь сфокусировал на немногих избранных – жене, друге детства, на двух друзьях дома – дяде Мишуке и Левочке. Он гудит о идеалах и интеллигентском братстве, о женской верности и дружеской поддержке. Тем больнее разочарование, когда выясняется, что юная жена, только вышедшая из подросткового возраста изменяла ему с дядей Мишуком, и с Левочкой, приглядывая партию повыгодней.
 
Тамара-Олеся Соколова, тонкая, ломкая по-особому юная в платьице-матроске а ля Бабанова в ролях соблазнительных апашек, –  и на Кислякове опробует действие своих чар. Разумеется, он с готовностью поддастся соблазну, переступив и через жену, и через друга...  А потом Тамара также легко, естественно, не задумываясь ни на секунду бросит его ради перспективного ухажера... И вот предатель, который предавал и стыдился, стыдился и снова предавал, –  стоит в ступоре, пытаясь как-то понять это прелестное создание, органически чуждо само понятие «стыда».
 
Время сломалось, раздался хруст костей. Кровь века переместилась. Кто-то, как идеалист Аркадий, предпочитает выход в смерть. Кто-то, как Кисляков, ежесекундно делает мелкие шажки, применительно к подлости. Кто-то, как Тамара, даже не представляет, что можно жить как-то иначе.
 

Время колокольчиков

На приз фестиваля «Уроки режиссуры» лауреат 2020 года Семен Серзин в созданном им Невидимом театре поставил спектакль «Общага на крови». Премьера состоялась на сцене Театрального центра «На Страстном». Алексей Иванов написал свой первый роман совсем юным, что называется «на студенческой скамье» на основе собственного опыта жизни в уральском общежитии начала 1990-х годов, его первые читатели-друзья легко угадывали прототипы героев. Издатели не торопились знакомить со злободневным произведением читательские массы (роман пролежал в столе почти четырнадцать лет).
 
Для сегодняшних актеров и режиссеров начало 90-х – время юности их родителей. Безбашенное время, когда еще не слышали о харрасменте и ЗОЖ, из наркоты употребляли марихуану, а свободные половые связи между обитателями женских и мужских комнат в общаге казались нормой быта.
«Нам не нужно лишней грязи – скажем нет случайной связи» – призывали плакаты с грязных стен, но кто читал эти плакаты?
         
Ребята из комнаты 214 Ваня и Игорь тесно дружат с девушками из комнаты 212 Лелей и Нелли. Вместе пьют, вместе спят, вместе опекают единственного трезвенника и девственника в их компании с нежным прозвищем Отличник. Вместе огрызаются на нападки коменданта общежития Ботовой и Председателя студсовета Гапонова. Выкрав ключ от крыши общежития, Игорь вручает его Отличнику, а тот после ночного визита на крышу забывает ее запереть. И с крыши шагает в вечность девочка-первокурсница, которую за определенные интимные услуги Гапонов поселил в отдельной комнате общежития.
 
Во время милицейского разбирательства виновными назначают обитателей нехороших комнат 214 и 212 и чохом выселяют из общаги, впрочем, намекнув, что, пойдя на определенные и унизительные уступки, они смогут остаться. Друзья гордо уходят, предварительно договорившись с первокурсницей с ангельским именем Серафима, что она приютит Отличника. Но бездомная жизнь быстро меняет их жизненные приоритеты...
 
Молодые актеры команды Семена Серзина с азартом и удовольствием играют своих ровесников из 90-х. Оторва Нелли (Анна Донченко) в мини-юбке и всегда в поисках сигаретки. Добродушная пышка Леля (Алена Митюшина), которой проще согласиться, чем объяснять почему нет. Неотразимо-брутальный Игорь (Николай Кисличенко). Наконец, бард Ваня-Евгений Санников, самый сложный из персонажей романа, поскольку именно на нем лежит отсвет реальной фигуры-легенды уральской общаги Александра Башлачева. Ваня цитирует строки Башлачева (и не понятно – читает он свое, или просто читает любимое). Парень в растянутом свитере, с ладным телом и надорванной душой – камертон нравственности общаги. Именно он сцепляется с Гапоновым, защищая друзей. И тем больнее именно его крушение. Его друзья уступают обстоятельствам и предают себя, двигаясь в русле собственных пороков. Девушки соглашаются на интим по принуждению, Игорь уступает домогательствам комендантши. А вот Ваня идет в вахтеры-стукачи. И первым делом закладывает живущего в общаге нелегально Отличника...
 
- Зачем? – спрашивает недоумевающий вихрастый Отличник-Геннадий Блинов, который только обрел первую юношескую любовь – Серафиму и потому готов растворить в своей нежности весь мир...
- Слишком хорошо ты устроился. Чистеньким хочешь остаться? А ты попробуй как мы...
 
И остальные друзья Отличника с Ваней согласны: слишком разителен контраст между его счастливыми глазами, которыми он глядит на ангельскую, такую всю «неотсюда» Серафиму (Эва Мильграм) и их грязной жизнью, которую они сами презирают и на которую себя сами обрекли.
         
Инициация – одно из самых важных и самых страшных испытаний в человеческой жизни. «Взросление» часто означает ломку самого ценного и светлого, отказ от собственного стержня, отказ от главного в себе...
 
Серафиму ждет неисправный переезд, отличника – бритвенный набор, которым так удобно резать вены.
 
А его бывшие друзья будут отмечать свое водворение в общагу и только закрытая дверь туалета будет предметом вначале шуток («Нет повести печальнее на свете, чем повесть о закрытом туалете»). Потом тревоги (кто там заперся?). Потом ужаса – за дверью самоубийца.
         
В своем «Человеке из Подольска» Семен Серзин показал, что о самом важном и страшном можно говорить без пафоса, с иронией и лирикой. В «Общаге на крови» самые тяжелые сцены переведены в танец и пластику (Гапонов-Михаил Касапов танцует просто виртуозно). Но яркая театральность решения подчеркивает, а не заслоняет актуальность темы – как дурное устройство жизни ломает самых незащищенных, молодых и верящих прямо на входе в эту взрослую жизнь... Как калечатся тела и души.
 
Однако язык не поворачивается отнести постановку Семена Серзина по жанру чернухи.
 
В самом драйве сценического существования молодых актеров живет надежда на ту Общагу-не-на-Крови, а на-Любви, о которой грезил в свои последние минуты смешной Отличник.
Ольга Егошина
25 февраля 2021 На Новой сцене Александринского театра Андрей Калинин инсценировал роман «Товарищ Кисляков», популярный в 1930-е и практически забытый сегодня Портрет, написанный беллетристом Пантелеймоном Романовым, не слишком лицеприятен. Жанр спектакля, балансирующего между сатирическим фарсом и ироничной мелодрамой, и очень человечная актёрская работа Ивана Труса позволяют проглотить эту горькую пилюлю. И получить несколько мазохистское удовольствие. Чёрный зал, чёрная сцена, красный кумачовый транспарант, призывающий вычистить весь вредный человеческий элемент: спектакли Андрея Калинина всегда на стиле. В Александринском их три (о «Марате-Саде» коротко – здесь, о «Детях у власти» – здесь), но я помню и его работы (и режиссёрские, и в качестве художника-постановщика) в московском театре Николая Рощина «А.Р.Т.О». Калинин и Рощин не просто соратники, их союзу подходит слово однопартийцы – учитывая интерес к текстам и эстетике революционного слома времён (предыдущую работу, «Детей у власти», они делали вместе, к «Товарищу Кислякову» Рощин напрямую не причастен, но, разумеется, не мог находиться совсем в стороне, будучи главным режиссёром Александринского). Это партия театра, который увлечён гротеском, абсурдом и революцией, точнее, её курьёзными последствиями; такой триумвират правит и «Товарищем Кисляковым». Заглавный герой, Ипполит Григорьевич Кисляков, бывший инженер-путеец, более привычный к обращению «господин» и поглядывающий на «товарищей» с понятной опаской, служит научным сотрудником в Центральном Музее. Туда новая власть направляет своих ставленников, «бабуинов в кирзовых сапогах» – по мнению старожилов, всей хлипкой душой сопротивляющихся «орабочиванию» («Я сегодня слышал прекрасное выражение «катись колбаской»! – Я не понимаю, что это могло бы означать»). С главным «бабуином» – директором Полухиным, посверкивающим жутким накладным глазом (великолепный Никита Барсуков легко совмещает в «Кислякове» две роли – кипучего человека Полухина и скандального фокса Джери) – Ипполита Григорьевича свяжут чуть ли не дружеские отношения. Впрочем, замешаны эти отношения на парадоксальном интеллигентском непротивлении грубой дикарской силе – и завороженности этой силой... Спектакль интригует уже выбором драматургического материала: воскрешение старых текстов из небытия – челлендж посильнее обращения к современным пьесам, даже лучшие из которых как-то мелковато выглядят в сравнении с прозой начала прошлого века (см., например, спектакль «Сахарный немец» в МХТ). Пантелеймон Романов, согласно биографической справке, в 1920-е был в числе самых популярных советских сатириков. Романова «прославил» Маяковский, приравнявший в стихотворении «Лицо классового врага» («Распознать буржуя — просто...») к самому Булгакову – обоим досталось как выразителям вкусов буржуев-нуво. «У него            обеспечены рублики – всем достояньем республики. Миллионом набит карман его, а не прежним                       советским «лимоном». Он мечтает                    узреть Романова... Не Второго –                   а Пантелеймо́на. На ложу               в окно                         театральных касс тыкая           ногтем лаковым, он     дает            социальный заказ на «Дни Турбиных» –                                   Булгаковым». Вот это, я понимаю, критика товарищей по перу; не какая-нибудь распря в фейсбуке. А именно о тех, кто сегодня шумит в fb, прямых и косвенных наследников той интеллигенции, «что началась при Белинском и кончилась при Ленине» (так громыхает один из двух героев Петра Семака – друг Кислякова Аркадий Незнамов, с женой которого у Ипполита Григорьевича случится роковой роман), и ведёт разговор «Товарищ Кисляков». Нет, никакого осовременивания, напротив, лаконичными эскизными штрихами (скупостью использованных постановочных средств спектакль в маленьком Чёрном зале походит на студийную постановку) реконструируется время книги Романова; 1920-е насколько условны, настолько и убедительны. Но в каждом типаже – бледной плаксивой даме Елене Викторовне – рефлекторно презирающей Кислякова жене (Василиса Алексеева), бородаче-профессоре Незнамове, посыпающем голову пеплом из-за утраты народом веры, яром новаторе Полухине, стремящемся сделать из музея, где «какие-то гробницы и царские шапки стерегут», движущуюся картину (как сказали бы сегодня, тотальную инсталляцию) – узнаются наши современники. Да чего там, мы и узнаёмся. Костюмы – другие, люди – те же. Романов, а вслед за ним и Калинин увлечены критикой интеллигентского сословия, так сказать, изнутри; действуют не то, чтобы с холодной головой, но точно с трезвым взглядом. «Я личность, я индивидуальность, почему я этим должен заниматься», – скорбит Кисляков, отправленный соседом (одна из ролей Александра Поламишева – фокинского Гоголя) на чистку сортира: это запоминающийся, но отнюдь не показательный эпизод. Карикатурностью в «Кислякове» не злоупотребляют, здесь игра тоньше – в полушаге от шаржа, с утрированными, но вполне правдоподобными чертами, без соскальзывания в чистое комикование. Этот баланс безупречно держит актёрская команда, в центре которой – белорусский артист Иван Трус. Эффектный приём вполне традиционного по форме, повествовательного спектакля, подробно (иногда – слишком подробно) переносящего книгу на сцену – материализация внутренних монологов Кислякова: ох, как в них он смел и неистов. Но это так, фантазии; хоп, меняется свет – и всё возвращается на круги своя; побунтовали в мыслях – и полно. Трус играет отнюдь не карикатурного рохлю и соглашателя; все беды – от чёртового желания всех понять и никого не осудить. В театральной критике оно, конечно, уместно, в жизни часто до добра не доводит.
16 февраля 2021 О старом и новом человеке «Товарищ Кисляков». По мотивам романа П. Романова.
Новая сцена Александринского театра.
Режиссер Андрей Калинин. «Товарищ Кисляков» Пантелеймона Романова легко вписывается в ряд постановок, которые выходили последние года четыре. 100-летие Октябрьской революции, в том числе, подхлестнуло интерес к драматургии и литературе 1920-х: здесь еще можно обнаружить героев разного социального происхождения и возраста, здесь еще дают голос тем, чьи убеждения расходятся с установками большинства, и здесь еще есть рефлексия по поводу новых порядков. Своей постановкой Андрей Калинин вводит в обиход российского театра имя писателя, находившегося в забвении более полувека. Таких сюжетов в истории нашей литературы, к несчастью, предостаточно, но этот случай интересен еще и потому, что в отличие, скажем, от Михаила Зощенко, с которым Романов негласно соперничал в 1920-х, он был известен разве что специалистам. Меж тем, Пантелеймон Романов был в числе тех, кто пытался разобраться с метаморфозами, происходившими с интеллигенцией, будучи прекрасным бытописателем с чувством юмора сродни зощенковскому. И. Трус (Ипполит Кисляков).
Фото — архив театра. Спектакль Андрея Калинина начинается с радиосообщения о происшествии, случившемся в одной из московских коммунальных квартир. Некий Аркадий Незнамов то ли покончил с собой, то ли был убит. В квартире нашли нож, принадлежащий главному герою — товарищу Кислякову, чьи удивительные ментальные и этические метаморфозы и станут основным предметом исследования постановки. Детективная завязка здесь необходима как точка отсчета, а уголовно-криминальная линия уходит на второй план до финала. Задается тема повествования: коллективное насилие неизбежно порождает частное, в отношении отдельных лиц. Последующие события даются ретроспективно. Роман густонаселен — в спектакле количество героев сводится к минимуму, и почти каждый актер играет несколько ролей. Режиссер помещает персонажей в небольшое, давящее, клаустрофобическое пространство Черного зала Новой сцены Александринки. Герои здесь, словно музейные экспонаты в витрине — находятся на расстоянии вытянутой руки, только трогать нельзя. Ассоциации с музеем неслучайны: Ипполит Кисляков с коллегами трудится в одном из таких учреждений, призванном собирать, хранить и выставлять на обозрение памятники истории, искусства и т. п. Новая власть в лице директора-пролетария Полухина (Никита Барсуков), окончившего рабфак, считает, что плоды революции представлены недостаточно широко и полно — экспонаты покрыты толстым слоем пыли, а их надо бы демонстрировать победившим массам, — и принимается все исправлять. Первым делом вешает кумач с лозунгом «Вычистим из наших рядов враждебные и чуждые элементы». Дальше — устраивает заседания и собрания, бессмысленные, но идейно верные. Музейные интеллигенты впадают в панику или ступор. Марья Павловна (Василиса Алексеева) беспомощно взывает к окружающим: «Где мы? Я ничего не понимаю». Окружающие предпочитают в ответ молчать, каждый раз сжимаясь, как от удара. Единственный, кто открыто возражает хамской власти, — кисляковский коллега Андриевский (Петр Семак). Он исчезает первым и безвозвратно. Это событие становится для главного героя детонатором, запустившим необратимый процесс моральной деформации. Сцена из спектакля.
Фото — архив театра. Бывшего инженера-железнодорожника, волею обстоятельств ставшего музейным сотрудником, Ипполита Кислякова играет недавно принятый в труппу Иван Трус. До недавнего времени он служил в минском Театре имени Янки Купалы, что, разумеется, сразу наполняет и его роль, и постановку дополнительными смыслами. В этом спектакле актер стал настоящим открытием. Впрочем, не он один. Трус играет своего героя, скорее всего не единожды менявшегося, как человека робкого, страшащегося сделать лишнее движение, подобострастного, вынужденно угодливого и уже основательно надломленного. Дома им помыкает деспотичная жена (смешная и жуткая Василиса Алексеева): выгребает все деньги из карманов, находит даже заначку, натравливает фокстерьера Джери (Никита Барсуков) при гостях, шпыняет мужа при всех, даже уезжая за город, выдает инструкцию по поведению — муж терпит со страдальческим лицом. Только в мечтах он может возражать своей мегере и ее инфернальной тетке (Сергей Еликов, еще одно открытие этой постановки), только в мечтах он геройски парирует полухинские реплики и становится тем, кем никогда не станет в реальности. В этих эпизодах черноту пространства прорывает белый луч прожектора, но сладостные минуты истекают очень быстро. Внутренняя метаморфоза в конце концов обретает конкретную внешнюю форму: герой буквально переобувается, меняя стоптанные интеллигентские ботинки на крепкие рабочие сапоги, становясь, таким образом, одним из них. Его антипод, старинный друг Аркадий Незнамов (Петр Семак), выглядит, как Лев Толстой в поздние годы жизни: одет в какую-то потрепанную хламиду, нечесан и, возможно, не очень мыт, что, разумеется, ничуть не мешает ему сохранять порядочность, ясность мышления и нежелание переделывать себя ради каких-то сомнительных идей. Он не мимикрирует ни внешне, ни тем более внутренне под существующие условия, и даже если не читать роман перед просмотром, все равно становится понятно: этот герой очевидно обречен. Жить особняком, не соотнося свои поступки и действия с коллективным мнением, долго не выйдет. Оно и не выходит. Сцена из спектакля.
Фото — архив театра. Катастрофичность положения усугубляется присутствием молодой жены Тамары. Будучи провинциальной актрисой, девушка возжаждала карьеры на столичной сцене и теперь ежедневно посещает биржу, источник разочарований, знакомится с псевдополезными людьми и ведет богемный образ жизни. Олеся Соколова в белокуром парике с тугими локонами и нарядах эпохи НЭПа (все эти струящиеся многоярусные платья с открытой спиной, платья-матроски с заниженной талией невероятно идут актрисе) напоминает Рене Зеллвегер в роли Рокси Харт из киномюзикла Роба Маршалла «Чикаго», звезду студии MGM Джин Харлоу и еще ряд платиновых киноблондинок. Ее Тамара — создание эффектное, этакая греза любви и мечта поэта, но при этом практичная, циничная и хищная. Она, походя изменяя мужу — с Ипполитом от скуки и жажды новизны, с немецким режиссером Миллером (Сергей Еликов), руководствуясь прагматичными соображениями, и наверняка еще с кем-то, оставшимся за кадром, — с легкостью готова расстаться со всеми ради желанного результата, но девушку останавливают в полушаге от цели. В «Товарище Кислякове» масса остроумных режиссерских находок. Музейный экспонат — старинную карету — Полухин и Кисляков превращают в тачанку, сняв крышу и верхние боковые части. Монолог про неповторимую индивидуальность Ипполит произносит, стоя в загаженном коммунальном туалете. Прерывает его безымянный сосед (отличный Александр Поламишев), одетый, как водится, в семейные трусы и видавшую виды майку, всучивая разговорчивому интеллигенту орудия простого труда — ведро и тряпку. По коридорам коммуналки порхает еще одна греза (Полина Теплякова) — в прозрачном пеньюаре, будоража кисляковское воображение. Прозрачная накладка, имитирующая стеклянный полухинский глаз, напоминает о Терминаторе и Франкенштейне разом. И среди этого аттракциона переобувшийся Кисляков всячески старается вписаться в общество новых коллег: выставляет напоказ обнову, смолит цигарки, произносит большевистские лозунги — но выходит неловко, смешно и натужно. Сцена из спектакля.
Фото — архив театра. Андрей Калинин пытается разобраться не только с тем, что происходило с представителями интеллигентных профессий, но и как это происходило: что заставляло одних сопротивляться давлению извне, а других соглашаться с положением дел и плыть по течению. В сцене застолья в доме Кисляковых гости рассаживаются за столом так, что Ипполит оказывается в центре, отчего возникает устойчивая аллюзия на тайную вечерю. Но возможный мученик оказывается с приставкой «лже»: слабый герой вливается в ряды нового рабоче-крестьянского общества, отчаянно мимикрируя под него, быстро смиряется с погромом музея, увольнением и/или исчезновением коллег, в первых рядах встает под большевистские знамена, ведь главное — выжить! Страх оказаться один на один против масс и желание примкнуть к главенствующей толпе заставляют главного героя совершать отвратительное, гнусное и уголовно наказуемое деяние. И такой же, как мы сегодняшние прекрасно знаем, оказывается система, с чьим существованием герой послушно соглашается, попутно теряя то, что связывало его с предыдущей жизнью. Новый, советский интеллигент в лице товарища Кислякова продемонстрировал и новые, мало представимые старой интеллигенцией, качества, которые будут явлены чуть позднее, но — с невиданным размахом.
5 февраля 2021 Музейная драма: "Товарищ Кисляков" на Новой сцене Александринки В одном только Петербурге более 200 музеев преимущественно государственного подчинения. Если пригласить всех музейных сотрудников посмотреть новый спектакль Андрея Калинина "Товарищ Кисляков", его репертуарная судьба будет долгой и счастливой. Производственная драма из музейной жизни, поставленная по роману Пантелеймона Романова 1930 года, — уморительнейшее зрелище для посвящённых. Радость узнавания тем сильнее, чем отчётливее подчёркнута временнaя дистанция. В одном из камерных чёрных кабинетов Новой сцены Александринского театра скупыми, но точными штрихами "нарисован" самый настоящий нэпманский конец 1920–х: костюмы, предметы быта от кумачового транспаранта до загаженного коммунального толчка, музыкальный ряд… Вокабулярий романа тщательно сохранён (внедрена лишь пара острых фраз, например про Ленина, поедающего младенцев). Описания, диалоги, внутренняя речь главного героя воспроизведены актёрами чуть гипертрофированно–достоверно, с ажитацией, какой теперь не делают. И вот когда "варяг", новый директор–пролетарий, начинает орать на почтенных учёных, сотрудников Центрального музея, мол, почему у вас экспонаты стоят в пыльных витринах, когда они должны двигаться и рассказывать историю, и как о вас узнают массы, и почему они захотят прийти в музей, и наука должна выйти на площадь, иначе зачем нам такая наука, и пр. и пр. в том же духе, вот тогда–то трудно сдержать восторженный писк. Сто лет прошло, а музейная проблематика всё та же. Пусть и с поправкой на то, что "новые хамы" теперь не коммунисты, а молодые пиарщики, а массы обитают не на площадях, а в интернете. До боли знакомые каждому нюансы взаимоотношений сослуживцев, начальников и подчинённых, собрания и кулуарные пересуды подробнейшим и забавнейшим образом воссозданы в романе и на сцене. Однако не музеем единым движим "Товарищ Кисляков". Для заглавного героя это лишь компромисс, способ прокормить семью во времена, когда его прежняя профессия инженера–железнодорожника осталась невостребованной. В центре внимания Пантелеймона Романова, этого полузабытого сатирика–бытописателя, современника и соперника Зощенко и Булгакова, — драма ни много ни мало интеллигента–приспособленца. Она наполнена странноватой, но увлекательной психологической детализацией и блистательно сыграна белорусским актёром, "купаловцем" Иваном Трусом. Его Кисляков даже переобувается буквально — из штиблет в кирзовые сапоги (тут поневоле начинаешь прикидывать, какие модели обуви меняют нынешние "переобувающиеся на лету"?). Термин "интеллигент", который давно уже неприлично использовать без кавычек, писатель, а вслед за ним его герои употребляют впрямую, да ещё через слово. Режиссёр и эту сложность сумел обыграть: друг главного героя, воплощение "истинного интеллигента" Аркадий Незнамов в исполнении Петра Семака, так по–солженицынски бородат и благообразен, так распевен, что его возвышенные рассуждения звучат сплошной цитатой, а внезапное предложение создать новую церковь вызывает нервный смех, но не удивление. Любовная катавасия вокруг молодой жены Аркадия Тамары кое–как двигает фабулой и даже венчается бытовым преступлением, но в наименьшей степени провоцирует зрителя к сравнительному анализу (хотя ушлые "начинающие артистки" в поисках красивой жизни и за сто лет не перевелись). Зато все актёры так называемого второго плана, занятые каждый в нескольких ролях, заставляют прямо вздрагивать от удовольствия класса "маска, я тебя знаю": Тётка/ Нищий / Кинорежиссёр — Сергей Еликов, Жена Кислякова / Музейная сотрудница "из бывших" — Василиса Алексеева… Главный в этом ряду, конечно, Директор Полухин/Фокстерьер Джерри — Никита Барсуков. Его стеклянный глаз (как в романе), застывшая напряжённая мимика и жуткий лай замечательно гармонично переходят из роли в роль. И всё же этот местный Шариков не кажется слишком опасным. Недаром его, обезумевшего, палящего из тачанки по музейным стенам, свергают "хамы" следующего поколения, к которым товарищ Кисляков вдруг чувствует необыкновенную приязнь. Знакомо, правда?
29 сентября 2020 Газета "Экран и сцена" о спектакле "Петра Шерешевского "Село Степанчиково и его обитатели". Автор Татьяна Джурова. Сережа спускается в ад Фото В.БОЧЕНКОВА «Село Степанчиково и его обитатели» Петра Шерешевского в Псковском театре драмы смотрится как вторая часть дилогии, первой в которой был «Ревизор», поставленный здесь же два года назад. Но «Ревизор» был больше привязан к современности. В «Селе Степанчиково» сообщение режиссера закодировано образами советского лагерного ада. Авансцена утыкана ядовито-фиолетовыми пеньками, в некоторых демонстративно торчат топоры, а по периметру обнесена частоколом детсадовских шкафчиков (художник Александр Стройло). У людей, населяющих этот мир, универсальный дресс-код: ушанка, верх – дизайнерский ватник, украшенный у каждого особо, например, аппликацией с мухомором (Фома), гусарским позументом (Мизинчиков), кружевами (Обноскина-мать), низ – толстые хлопчатобумажные колготы, неизменно поносного цвета. Любой, кто носил такие колготы в своем советском детстве, помнит это рефлективное чувство стыда, когда колготы провисали в промежности, и чувство собственной наготы. В спектакле оно усугубляется тем, что местный терпила и лже-обрубок Ежевикин (Денис Кугай), вкатываясь на сцену и приветствуя каждого целованием в зад, еще и норовит колготы приспустить, обнажить филейную часть. Тексты патриотических гимнов советской эстрады («То березка, то рябина», «Широка страна моя родная») звучат как индастриал, потому что исполнены актерами акапелльно на мотивы Rammstein. Денотативное сообщение режиссер адресует к патерналистской репрессивной модели общества, где репрессии «старшего», вкрадчивого функционера Фомы (Виктор Яковлев) облечены в форму опеки над «младшим». В затактовой сцене спектакля благостный дедушка Фома, так любящий поговорить о нравственном воспитании молодежи, сладострастно водит рукой по покорно застывшему телу Насти, позже то же самое он проделывает с Фалалеем. Иерархическая модель насилия и подчинения воспроизводит себя на других уровнях, подавленность требует выхода – и взрывается уже во втором действии в акте расправы зэков над похитителем Татьяны Ивановны, Обноскиным. Что всему этому можно противопоставить? Отношения Ростанева (Андрей Кузин) и Насти (Ксения Соколова) создают в спектакле линию силового напряжения. В природе Ростанева нет ни капли склонности к насилию. Но есть тихое упорство – и никакой Фома не в силах его изменить. Кузин серьезно выделяется в фантасмагорической системе выразительных средств спектакля: его незаметность притягивает взгляд. Его лицо, выражение глаз регистрируют малейшие перемены в атмосфере, изображают едва заметную внутреннюю маету человека, которому невыносимо больно от всего происходящего, что он сам изменить не в силах. В этой кин-дза-дзе, где вместо всеобщего почтительного «ку» персонажи, как эпилептики, вскидываются в лающем приветствии, в котором угадывается что-то вроде «радыстаратьсявашевысокблагородие», за пришельца с Земли – вечный мальчик Сережа (Александр Овчаренко), «первоклашка» с букетом гладиолусов и булыжником в авоське, атрибутирующим его причастность факультету минералогии. Сережа – лишь наблюдатель. Но именно ему и его авоське отведена режиссером важная роль в финале. Первая часть спектакля, несмотря на антураж, воспроизводит интригу повести Достоевского. Во втором акте ряды, литературный и театральный, окончательно расходятся. Шизоид Мизинчиков (Камиль Хардин) чертит на школьной доске аббревиатуры и псевдоматематические формулы похищения богатой невесты. Зрители со стажем готовы воскликнуть: «Так это было в спектакле Виктора Крамера!», но их возмущение упреждает реплика Мизинчикова, признающегося в цитатности. Сцена расправы над Обноскиным и вовсе выливается в кровавый гиньоль, внутри которого потерянно бродит не в шутку сошедшая с ума – лишь бы не видеть растерзанного тела сына – Обноскина-мать (Ирина Смирнова). Если в первом действии все было достаточно связно, «по сюжету», то во втором нас все время выкидывает из плана в план, из одного эстетического режима в другой (сцены цитатные, гиньольные, сюрреалистические). Так что в итоге мы начинаем «монтировать» отдельные сцены не между собой, а с событиями текущей действительности, соотносить не друг с другом – а с источником/повестью. Например, в эпизоде, предшествующем возвращению изгнанного Фомы, персонажи, так или иначе растерзанные, а Настя и вовсе изнасилованная, некоторые с кое-как пришитыми куда ни попадя бутафорскими конечностями, лежат на больничных койках, а голос Саши Ростаневой зачитывает им фрагменты повести Достоевского, включая благостный эпилог про воссоединение Ростаневых и Фомы. Здесь театр окончательно эмансипируется от литературы. Режиссура расходится с примиренческой идиллией Достоевского и глядится в жизнь с ее протестами в Беларуси и акциями в Хабаровске. Напряжение второго акта держится отложенным событием, о котором я специально ничего не скажу, чтобы сохранить интригу. Его невозможностью – в силу заданной режиссером системы психологических координат, в которой хороший человек патологически неспособен дать отпор злу. Поэтому событие и происходит – и не происходит. Можно убить очередного «дракона», но мозги от этого не поменяются, и ад останется вечным. Татьяна ДЖУРОВА «Экран и сцена»
№ 18 за 2020 год
Страницы: Предыдущая 1 2 ...34 35 36 37 38 ...42 43 44 Следующая