Рождение театра из духа кино

В «Петербургском театральном журнале» вышла статья Алексея Исаева о трех спектаклях Сергея Чехова. Публикуем главу о генеративной опере «7САМУРАЕВ».

V. Акира Куросава. Кино как повод

Форма всегда зависит от темы. Акира Куросава

Это может показаться странным, но фильм «Семь самураев» Акиры Куросавы не имеет к спектаклю Сергея Чехова, премьера которого состоялась в ноябре 2019 года в Псковском театре драмы им. А.С. Пушкина, прямого отношения. Он не является сюжетной адаптацией для театральной сцены, и его мотивы едва ли заметны в постановке. Спекатакль, в свою очередь, не может называться интерпретацией и не рассказывает о том, как крестьяне защищались от набегов разбойников. Дело здесь не в нарративе, а в теме, которая при отсутствии фабульной сопряженности с фильмом наследует ленте японского режиссера в главном – избавлении человека от страха – и задает как сюжет спектакля, так и его фактуру. Перед нами мастер-класс из трех актов: страх нужно выпустить на волю; со страхом нужно бороться; от страха можно избавиться.

Спектакль начинается, как только зритель входит в театр. Едва переступив порог, он сразу попадает в затягивающее пространство пролога, устроенного как выставка современного искусства. На ней представлены объекты женского тела, созданные из силикона и волос. Их шесть, по числу и названию они повторяют персонажей из фильма – Кюдзо, Камбэй, Хэйхати и так далее. Каждый объект снабжен монитором, на котором появляется одна из героинь спектакля. Седьмой объект – особый. Он соотносится с персонажем Кикутие, существующем в фильме Куросавы на правах настырного недосамурая. Эта роль отведена зрителю, который может повлиять на созданную авторами этого проекта среду. Достаточно просто сказать какие-нибудь слова в микрофон, и преобразованный через специальную программу голос сгенерируется в звук, став частью инсталляции. Так авторы записывают зрителя в соучастники спектакля, погружая его в атмосферу генеративной оперы «7 самураев».

В этой инсталляции нет ничего лишнего или случайного, каждая деталь на своем месте. Начиная с силикона и волос – этих удачно найденных «женских элементов» периодической системы современного мира, которые неожиданно превращаются в художественные материалы для создания объектов инсталляции и костюмов исполнительниц (эти объекты легко трансформируются в метафору липкого страха, отсылая к едва ли не самому страшному японскому культовому фильму ужасов «Звонок»). И заканчивая белым квадратным занавесом с вырезанным отверстием по центру, похожим на боевое самурайское знамя с японским символом солнца или на женскую черную точку инь в мужском белом поле ян. Сколько бы ни было здесь интерпретаций, все они попадают в придуманную базовую графему спектакля, в его множественную и, возможно, даже универсальную знаковую систему.

С этим знанием зритель входит в зал. На сцене, по периметру огромного бесформенного конусообразного куска монолитного черного камня, практически упирающегося в колосники, расположены семь девушек в телесного цвета костюмах. Они сидят с поджатыми ногами в традиционной япоской позе сэйдза и наговаривают на стоящую на штативе веб-камеру откровенные рассказы о страхе изнасилования, одиночества или психологического давления. С одной стороны, движение #MeToo подарило миру новую гендерную повестку и спектакль с ней активно взаимодействует, но с другой – перед нами определенно внутренний сюжет, напоминающий о предсмертных стихах самураев, дзисэй, которые каждый воин записывал перед уходом из жизни. Как итог своего пройденного пути и напутствие тем, кто остается после него. «Я боялась, что он на меня залезет / Первый страх / Остаться одной в темной комнате». О своих страхах нужно рассказывать.

Следующая ступень – борьба с выпущенным на волю страхом – показана в спектакле буквально. Семь девушек встают и начинают наносить по камню воображаемые удары. В руках у каждой деревянный макет японского меча для тренировок бокен. Все движения отточены, в них нет никакой суеты. Слышны только короткие отчетливые команды сенсея на фоне завораживающей балетной геометрии ударов. Так изгоняется страх и укрепляется дух. До утверждающего знака точки, которая зияет на специальном занавесе спектакля.

Третья ступень – это ритуальное самоубийство, сеппуку, метафорический переход в иное качество, которому уже неведом страх. Это изменение на ментальном уровне, оно не предполагает следования навязанным правилам. Перед нами семь девушек в черных платьях без рукавов с косым разрезом на груди имитируют ритуальный надрез, импровизационно сопровождая его прерывистым голосовым звукоизвлечением. И каждое такое действие подтачивает черный монолит. Из него начинает идти пар, а значит, он способен и к разрушению. Так страх поддается уничтожению.

В этом жесте видится тот самый бунтарский отголосок, с которым Куросава, позволяя Тосиро Мифунэ, исполнителю роли Кикутие, импровизировать на съемочной площадке, менял каноны жанра дзидайгэки, исторического кино о самураях, расправляясь с национальными стереотипами, с тем консервативным общественным мнением, которое само находилось в плену страха и периодически ввергало страну в волнения. Это образ старого, изжившего себя мира, который представлен в спектакле двумя слепыми старцами (народный артист РФ Юрий Новохижин и заслуженный артист РФ Виктор Яковлев), сидящими у порталов в домашних креслах и смотрящими на панели экранов, транслирующих происходящие с камнем изменения. Девушек на изображении нет, они словно растворены в воздухе, как вирус, стремящийся к разрушению системы. Старый взгляд на мир уже невозможен. Все, что могут его обладатели, - это вертеть в тревоге головой и цепляться скрюченными пальцами за истертые подлокотники ветхих продавленных кресел, чувствуя приближение собственного конца. А раз так, то смерть не была напрасной. По крайней мере так сказано в бусидо, кодексе самурая.

Автор: Алексей Исаев.