Сартр — это другие

По завершении Пушкинского фестиваля, в рамках которого удалось (и мало того, дважды за день!) посмотреть замечательный новосибирский "Котлован" Антона Федорова - задержался в Пскове на пару дней, и ради экскурсий, и чтобы увидеть несколько репертуарных спектаклей театра. "Постой, паровоз" руководителя театра Дмитрия Месхиева идет уже года два (и уже имеет продолжение, "сиквел" с подзаголовком "Вторая ходка") - спектакль-концерт в театральном буфете на основе т.н. "тюремной песни", весьма широко, впрочем (от Вертинского до Галича и Розенбаума) понимаемой. "Большое космическое путешествие" Александры Ловянниковой, в полную ему противоположность - свежайшая премьера для зрителей-"трехлеток" (а на показе и четырехмесячный сосунок присутствовал!), бесхитростная игровая фантазия с использованием подручных кукол-игрушек, подушек и бытовых предметов, где лирический герой, в детстве вообразивший себя космонавтом, "перелетает" с планеты на планету, вступая в "контакт" с представителями тамошних миров. Ну а главный блокбастер последнего времени в репертуаре театра - премьера прошлого сезона "Лягушки", поставленная Никитой Кобелевым: тот недавно назначен главным режиссером питерской Александринки, а Псковский драмтеатр им. Пушкина (Александринка в советский период, кстати, тоже носила имя А.С.Пушкина) с ней входит в единый федеральный Национальный драматический театр, так что одно уж к одному... Никита Кобелев принадлежит к числу режиссеров, который предпочитает (и любит, и умеет) делать повествовательный театр, рассказывать истории, эпичные, многофигурные - на весьма разном зачастую материале. Вот и "Лягушки" китайского современного литератора Мо Яня - говорят, известного очень (но я и классическую восточную прозу мало знаю, а сегодняшнюю подавно) - в инсценировке арт-директора театра Андрея Пронина являют собой четырехчасовое (с двумя антрактами) полотно, действие которого охватывает десятки лет, вовлекает в житейский круговорот десятки персонажей...

Драматургия чем-то напоминает аналогичные по композиции пьесы Тома Стоппарда или спектакли Робера Лепажа, где общая тема и сквозная фабула, с одной стороны, прирастают множественными ответвлениями, а с другой, распадаются на "рукава" и стекаются обратно "притоками" в общее русло. Номинальная тема "Лягушек", способствующая завязке всех интриг и определяющая судьбу основных героев - затея председателя Мао контролировать, а точнее, ограничивать  рождаемость в Китае, согласно принципу "одна семья - один ребенок", за исполнением которого в свое время строго надзирали контрольные органы партии, особенно в деревнях, где всегда детей в семье было много, а родители непременно хотели иметь мальчика, даже если уже появилась девочка... На протяжении десятков лет, с 1950-х до 2000-х, разворачивается история, которую позднее захочет оформить в автобиографическую, но с оглядкой на драмы Жан-Поля Сартра, пьесу второй главный герой "Лягушек", и сделать ее героиней свою тетушку-гинеколога, когда-то принудившую к роковому аборту его первую жену; вторая жена не может родить и прибегает к услуге суррогатного материнства (так от искусственного ограничения рождаемости китайцы приходят к искусственному оплодотворению...); а чувство вины стареющей тетушки материализуется в преследующих ее (мотив опять-таки заимствованный из Сартра) кошмарных лягушках.

Сюжет вполне реалистичный, историчный и даже бытовой - но в постановочном решении Никиты Кобелева с художником Наной Абдрашитовой реализм и психологизм соединяется с театральной условностью и фантасмагорией. Отдают они должное опосредовано (прежде всего художник) и традиционному китайскому театру, эстетике "пекинской" оперы, народным цирковым представлениям (словно "дракон" появляется из кошмара гигантская кукла лягушки на шестах), и актуальным мультимедийным технологиям, видеотрансляциям крупных планов с телекамер, и сугубо театральной вневременной условности - так, например, мэтр псковской труппы Виктор Яковлев (надо отдать должное, артист в его годы не пренебрегает экспериментами, я видел его раньше и в "Реке Потудань" Сергея Чехова) выступает в обличье десятка эпизодических персонажей, включая женские, самоиронично меняет имиджи, хотя доминантой его образов остается жесткое, догматичное служение "порядку", который в разные периоды по-разному понимается (спектакль и открывается эпизодом "суда" над двумя матерями, которые делят младенца - мотив, восходящий к фольклорным и религиозным сюжетам, использованный также и Брехтом в "Кавказском меловом круге" - Яковлев играет здесь, разумеется, судью); и еще сидит у авансцены сопровождающий порой действие перкуссионист с установкой этнических инструментов (тот же штатный музыкант театра, которого накануне я видел задающим ритм "С одесского кичмана" в "Постой, паровоз").