Cтранная история доктора Шиле и Эгона Полякова

Воспаленное сознание героев формирует все уровни постановки. Мотивы переплетаются и путаются, сцена оформлена как коллаж из образов, масштаб которых все время меняется. Рецензия на «Морфий» в «Петербургском театральном журнале».

«Морфий». По мотивам рассказов М. Булгакова.
Псковский академический театр драмы им. А. С. Пушкина.
Автор инсценировки, режиссер и художник Антон Федоров, композитор Григорий Калинин.

Сшивание двух произведений М. А. Булгакова («Морфий» и «Записки юного врача») в один драматический текст — прием, не раз отработанный. Однако для «Морфия» в Псковском театре драмы режиссер Антон Федоров выбирает необычный жанр: спектакль обозначен как «прохождение» — хоррор-квест по мистическому миру Булгакова и одновременно прохождение чистилища, мучительный путь собственного «выздоровления» в кошмарной ирреальности. Режиссер отказывается от натурализма, бытовых примет и соединяет полумультяшный-полуклоунский способ существования актеров с эстетикой немого кино.

Сцена из спектакля.
Фото — Игорь Ефименко.

Федоров создает спектакль-франкенштейн, начиненный цитатами и репродукциями. Режиссер увлечен апроприацией фильмов, небольшими порциями-инъекциями он вводит в постановку другие произведения Булгакова (аудиофрагмент из «Собачьего сердца» в прологе, реплики Полякова вроде «Аннушка, ты ведь уже разлила масло»), «Ежика в тумане», каламбуры на наркоманском сленге («Доктор, а что это вы сегодня такой хмурый?») и просто шутки — сунув отцу девочки, попавшей в мялку, отрубленную ногу-манекен, врачи на удивленное отцовское «как так-то?» тихо и смиренно отвечают «помогли!».

В инсценировке режиссер воссоздает единый авторский мир (скорее, правда, мир Федорова, чем мир Булгакова), тут нет четкого разделения между произведениями писателя, как нет и двух отдельных героев: Доктора играет Александр Овчаренко, а Полякова — Камиль Хардин, вместе же получается полнокровный образ Доктора Полякова. Доктор, соответственно, выполняет функцию врача, взаимодействует с остальными персонажами и занимается операциями, а Поляков отвечает за сторону человеческую, главная его задача — страдать и принимать морфий. Закон их сосуществования прост: когда Доктор, замученный неврастенией, ложится спать, — темная сторона его личности, Поляков, просыпается. У героев нет возможности отдохнуть от болезненного мира, спрятаться в неведении сна от воспаленного сознания. Происходящее — сонный паралич, невыносимый и неизбежный.

Сцена из спектакля.
Фото — Игорь Ефименко.

Но, тем не менее, у каждой личности Доктора Полякова есть пространство выбора и действия. Поляков стоит на позиции отказа. Приготовившись к смерти, он ложится на ковер и проваливается в могильную яму под «Perfect day» Лу Рида (прямая цитата из фильма «На игле»), однако отказывается умирать. Вскакивая, под усиливающуюся музыку Поляков пытается докричаться: «Аннуся, я все понял», — между героями дверное стекло. Поляков совершает отказ от смерти, но не ради жизни и любви, а ради еще одной дозы. Потому квадрат черных маковых головок, растущих на авансцене, это и клумба на могиле прошлой любви, и его собственный траурный венок.

Иной выбор совершает Доктор. Когда темная сторона личности захватывает происходящее и выходит лечить/калечить пациента вместо Доктора, словно за стеклом, Доктор мечется по краю авансцены, пытаясь вернуться в свою сюжетную арку, однако не может, и только выбор действия, борьбы приводит к перемене ситуации. Прежде поле действия Полякова ограничивалось сном Доктора, однако постепенно голос Полякова начинает спорить в голове Доктора, когда тот бодрствует, в итоге Доктор не только видит то, что осталось от Полякова, но и вступает в прямое взаимодействие с ним: именно Доктор спас Анну Николаевну от изнасилования Поляковым, вынув пластинку из граммофона. Карикатурный и резкий, Доктор-Овчаренко практически никогда не стоит на месте, он семенит, натыкаясь на предметы и людей. Граммофон Полякова, символ покинувшей его любви, для Доктора только «штучка», однако и у него есть свой крошечный цветочек на ниточке-ножке, растущий зеркально цветам Полякова, как есть и своя зависимость — никотиновая: он постоянно погрызывает кончик сигареты.

Сцена из спектакля.
Фото — Игорь Ефименко.

Остальные персонажи этого мира зафиксированы красочным гипсом ломаной характерности. Демьян Лукич (Сергей Попков) — простоватый, но интеллигентный земский фельдшер, а Пелагея Ивановна (Анна Шуваева) наивно влюблена в Доктора. Внутреннее движение роли есть у Анны Николаевны (Наталья Петрова), поскольку только она взаимодействует с обоими полюсами личности Доктора Полякова. И если после первого приема морфия Анна Николаевна, заламывая руки, картинно страдает по совершенной ею ошибке, то в сцене застолья только она не может смеяться над историями из врачебной жизни: надолго упершись пустым невидящим взглядом в зал, она одна вдруг истерически расхохочется над воспоминанием о смерти младенца.

В отношении главных героев спектакль располагает ко множеству трактовок. Кто чей плод фантазии? Поляков снится неврастеничному Доктору или же Доктор превращается во сне в Полякова, а может быть, наоборот, Доктор придуман Поляковым под наркотиками: после приема морфия Поляков начинает колоть свои руки пером, как бы записывая собственные мысли вдоль вен. Так же он будет, расслабленно пританцовывая, записывать что-то во время непрерываемых операций Доктора на переднем плане, где тот то и дело достает из брюха уродливых мешков-пациентов кирпичи, кишки-нитки и прочие внутренности. В этот момент Поляков сам как Булгаков, портрет которого то появляется, то исчезает в нише у изголовья дивана.

Сцена из спектакля.
Фото — Игорь Ефименко.

Принцип компьютерной игры считывается в структуре спектакля: два героя, два альтернативных варианта развития сюжета, приводящие к двум разным концовкам. Сюжет Полякова ведет к концовке трагической. Укутанный в черное пальто, мучимый бесконечной вьюгой, он все быстрее движется к своей смерти, и ключи от аптеки, и склянку с морфием ему как будто приносит снежный порыв. После принятия морфия впервые на сцене можно расслышать тишину. Однако кайф и удовольствие — темы разные, и потому Поляков-Хардин балансирует на двух актерских красках: развязное обмякание после дозы и практически детская потерянность и истерия во время ломки. К концовке оптимистической ведет сюжет Доктора. После самоубийства Полякова мир Доктора вдруг становится «нормальным», прекращаются видеопроекции, внебытовые пластика и голоса героев сменяются на жизнеподобные. Двухчасовой кошмар окончен, режиссером найден хеппи-энд в страшной сказке.

Воспаленное сознание героев формирует все уровни постановки. Мотивы переплетаются и путаются, сцена оформлена как коллаж из образов, масштаб которых все время меняется. Разомкнутое в зрительный зал пространство экранов, транслирующих общую заставку спектакля: заснеженные серые пейзажи в перспективе сходятся на диване, где засыпают личности. На авансцене — птица-тройка, три крошечные лошадки-качалки, рядом с которыми диван превращается в сани. На них и мчится повествование сквозь вьюгу и сюрреалистические образы — чучела волчьих голов с человеческим туловищем, помноженные игрой света и тени; пациенты, живые и мертвые, больше похожие на зомби. Постоянный визуальный шум, глитчи и прочие цифровые баги разрушают мнимую устойчивость какой-либо картинки — что видится сквозь вьюгу? Только мерцание реальности, пульсация экранов в потоке сновидений и морока.

Сцена из спектакля.
Фото — Игорь Ефименко.

Во многом Антон Федоров отталкивался от картин Эгона Шиле, который изображал на автопортретах одновременно две личности. Художник, чьи картины транслируются на входную дверь, подсказал режиссеру не только цветовую гамму, ритмическое настроение, общее внебытовое решение, но в том числе образы отдельных персонажей и их конечностей. Нарушение анатомии в работах Шиле привело к использованию в спектакле рук и ног манекенов, криво-косо пришитых к мешкам-пациентам. Синими же руками манекена придется управлять Полякову-Хардину, настолько они заражены и исколоты. Передвигаясь с неестественно длинными синими руками на четвереньках, он превращается в зависимое чудовище, черта из склянки.

Постоянное нагнетание тревоги реализуется через аудиальные триггеры: резкие и громкие звуки, неестественные и неразборчивые голоса героев, сомнамбулическое повторение фраз, шипение граммофона и тягуче-депрессивный трип-хоп Portishead как образ оперной певицы, бросившей Полякова. Кровавые видеопроекции и музыкальный арт-хаус от композитора Г. Калинина в динамичных сценах Доктора контрастируют с ноющим состоянием Полякова.

Сцена из спектакля.
Фото — Игорь Ефименко.

«Народ», о котором там много говорят врачи, — сплошь мешки, набитые мясом, остальных же представителей разыгрывают Екатерина Миронова и Денис Кугай. Египетская тьма такая же страшная и сильная, как вьюга, и потому «интеллигентный» мельник Кугая, обсыпанный мукой (или кокаином?), кричит за сценой: «Х*ли валандаться?» Его же Возница похож на прибывшего из потустороннего мира Харона. А революция не переставая горит огнями где-то на заднике. Кажется, светлый финал в этом спектакле мог возникнуть только потому, что мрачнее, чем уже есть, просто нельзя. Но птица-тройка по-прежнему мягко раскачивается рукой крестьянской девочки со стальным горлом, и останавливаться пока не желает.

Арина Хек

Источник: «Петербургский театральный журнал»

Дата публикации: 22 июня 2022

30 марта 2024
11:00
суббота
30 марта 2024
19:00
суббота
18+

«Бовари»

Малая сцена
31 марта 2024
11:00
воскресенье
31 марта 2024
19:00
воскресенье
12+

«Не спать!»

Перенос на 2 апреля
Новый зал
3 апреля 2024
19:00
среда
16+

«Пигмалион»

Большая сцена