Ремейк «Лешего» или новая форма? Несколько фактов о «Дяде Ване» Чехова, которые способны нас удивить

30 и 31 марта артисты Псковского театра драмы имени Пушкина сыграли спектакль «Дядя Ваня». К премьере журналист и литературовед, кандидат филологических наук Александр Донецкий перечитал биографию Чехова и нашел немало интересного в истории создания и интерпретации одной из самых знаменитых пьес русской и мировой сцены.

У пьесы «Дядя Ваня» необычная творческая судьба. Мало кто помнит, что у изначального замысла был не один, а два автора. Осенью 1888 года комедию под названием «Леший» задумали сочинить тогда молодой, но уже вкусивший литературный успех беллетрист Антон Павлович Чехов и его соавтор – на тот момент издатель Чехова, владелец влиятельной столичной газеты «Новое время», как сказали бы сегодня, медиамагнат и культуртрегер, драматург и театральный деятель Алексей Сергеевич Суворин (из заслуг Суворина перед русской сценой стоит упомянуть, что спустя семь лет, в 1895 году, он основал Санкт-Петербургский Малый театр – ныне в этом историческом здании на Фонтанке располагается БДТ имени Товстоногова).

Антон Чехов. Фото 1894 года

Маститый Суворин покровительствовал Чехову и мечтал заполучить писателя в качестве постоянного автора «Нового времени» с гонораром в 500 рублей в месяц – бешеные деньги по тем временам! Однако из затеи написать комедию «на двоих» ничего не вышло. Чехов, как его будущий персонаж Треплев, был нацелен на эксперимент и грезил «новыми формами», а Суворин оставался скорее приверженцем традиционного театра. Алексей Сергеевич написал зачин пьесы, но, прочитав синопсис Чехова и список действующих лиц, заявил соавтору, что его план годится больше для романа, нежели для драмы, и от дальнейшей совместной работы с Чеховым отказался.

Чехов с актерами Свободиным и Давыдовым и издателем Сувориным. Санкт-Петербург. 1889

Чехов тоже забросил «Лешего» ради переделки пьесы «Иванов» для постановки на сцене Александринского театра. Переживая время творческого перелома, Чехов еще не вполне доверял своему таланту драматурга и считал «Иванова» творческой неудачей: «Я не сумел написать пьесу. Значит, рано мне за пьесы браться». «Повествовательная форма – это законная жена, а драматическая – эффектная, шумная, наглая и утомительная любовница», – иронично характеризовал он свои отношения с литературными жанрами. Тем не менее, в январе 1889 года «Иванова» в Петербурге ждал успех, который сам Чехов отнес на счет великолепной игры актеров. Рецензенты были солидарны с автором: спектакль со знаменитыми артистами Александринки – Стрепетовой, Давыдовым, Савиной – хвалили, а Чехова ругали: «клевета и карикатура на современное русское общество», «пародия на людей», «скучная пьеса». Все критики сходились на том, что Чехову прекрасно удается повествовательная проза, но нечего делать в драматургии.

Чехов в Мелехово. Фото 1897 года

Фиаско «Лешего»

Чехов, однако, продолжил свои драматургические, как он их называл, «опыты» и осенью 1889 года вернулся к «Лешему». Знаменитый актер Александринки Павел Свободин хотел получить новую пьесу Чехова для своего бенефиса. Чехов обещал артисту написать комедию к 20 октября, а завершил даже раньше – 5-го – и шутил, что заработает на комедии столько денег, что девать будет некуда.

Чехов в Мелехово. Фото начала 1890-х годов

Радостный Свободин примчался в Москву и, забрав рукопись, усадил всю семью за переписывание текста. 9 октября актер отдал экземпляры «Лешего» в цензуру и в Дирекцию императорских театров: Театрально-литературному комитету предстояло решить – достойна пьеса прославленной Александринской сцены, или нет? На заседании комитета текст читал сам Свободин. Вердикт худсовета: для постановки в Александринском театре «Леший» Чехова… не годится!

На следующий день Свободин описал фиаско в письме к автору: «Кончилось чтение. Григорович (Дмитрий Васильевич, знаменитый писатель. – А.Д.) загорячился… «Странно, для представления в таком виде невозможно… так писал Достоевский, это что-то такое между “Бесами” и “Карамазовыми”, сильно, ярко, но это не комедия». Остальные три слушателя отзывались спокойнее, как о решенном деле, не переставая признавать достоинства, которые непонятным образом становились недостатками пьесы для представления».

Чехов не подал виду, но отказ императорского театра сильно уязвил его, он назвал комитет «военно-полевым судом» и был вынужден признать, что его «Леший» «хлопнулся и лопнул». «Петербургская газета» опубликовала сообщение о выводе комитета, мол, новая вещь Чехова – «прекрасная драматизированная повесть, а не драматическое произведение». О неудаче Чехова судачили за театральными кулисами и в петербургских гостиных, все были уверены, что в главных героях пьесы – пожилом профессоре Серебрякове и его молодой жене – Чехов изобразил чету Сувориных (второй супруге Алексея Сергеевича Анне было тридцать лет, и она была младше мужа на 24 года). Узнав о неприятных пересудах из письма самого Суворина, Чехов написал ему: «…у меня теперь во рту такое чувство, как будто вместо водки я выпил рюмку чернил с мухами. Всё это мелочи, пустяки, но, не будь этих мелочей, вся человеческая жизнь состояла бы из радостей, а теперь она наполовину противна». Спустя тринадцать лет сама Анна в письме к Чехову призналась, что в Серебряковых всегда видела отношения со своим мужем Алексеем Сергеевичем: «Знаю его (текст пьесы «Дядя Ваня». – А.Д.) наизусть и хохочу постоянно, у людей это вызывает раздумье и меланхолию, а у меня смех, так как много-много моих близких вижу и слышу».

Чуть позже Чехов получил критический отзыв еще от одного рецензента, знаменитого артиста московского Малого театра Александра Ленского, тем же летом 1889 года желавшего получить «Лешего» на свой бенефис, но в итоге разочаровавшегося в пьесе и написавшего Чехову строгую отповедь: «Вы слишком презрительно относитесь к сцене и драматической форме, слишком мало уважаете их, чтобы писать драму. Эта форма труднее формы повествовательной, а вы, простите, слишком избалованы успехом, чтобы основательно, так сказать, с азбуки, начать изучать драматическую форму и полюбить ее».

Весь этот нервный для Чехова театральный сюжет неожиданно вышел даже на журнальную обложку: 4 ноября 1889 года юмористический журнал «Осколки», которому Чехов когда-то отдал несколько лет творческой молодости, опубликовал карикатуру на потерпевшего фиаско драматурга. В телегу, в которой сидит чешущий голову Чехов, запряжены медведь, персонаж по фамилии «Иванов» и леший с рогами, а дорожный столб указывает направления – «драматическая дорога» и «повествовательная дорога».

Карикатура на Чехова. Обложка журнала «Осколки». 4 ноября 1889 года

Наверное, можно было бы посочувствовать Чехову, но этот факт появления карикатуры свидетельствовал об одном: к концу восьмидесятых годов двадцатидевятилетний практикующий врач Чехов достиг в литературной России статуса настоящей знаменитости, раз уж массовые бульварные журналы считали возможным публиковать на своего вчерашнего коллегу-юмориста дружеские шаржи. Кроме прочего, такая реакция редактора «Осколков» показывала, какую большую роль играл театр в жизни культурного класса России.  

Кстати, бывший неудавшийся соавтор «Лешего» Алексей Суворин, как бы «назначенный» публикой прототипом профессора Серебрякова, прочитав пьесу по экземпляру актера Свободина, оценил текст весьма высоко, оказавшись намного проницательней и глубже других рецензентов; он написал Свободину в письме: «По-моему, это талантливая вещь, весьма правдивая, оригинальная, но написана не по общепринятому шаблону. Скажу даже, что Чехов слишком игнорировал “правила”, к которым так актеры привыкли и публика, конечно. Во всяком случае, мне жаль, что пьесу не дали даже в этом виде. Имела ли бы она успех – сказать мудрено, но она возбудила бы интересные вопросы, не сомневаюсь».

Между тем, в Москве существовали частные труппы, готовые поставить «Лешего», – Театр Марии Абрамовой и Русский драматический театр Федора Корша, на сцене которого осенью 1887 года уже состоялась премьера чеховского «Иванова». Корш надеялся, что автор по доброй памяти отдаст пьесу ему. Однако Чехов предпочел Театр Абрамовой. В результате премьера «Лешего» в конце декабря 1889 года обратилась в скандал.

Ревнивый Федор Корш и его артисты обиделись и устроили на премьерном показе «Лешему» настоящую обструкцию. В антрактах актеры Корша ходили меж зрителей и восклицали: «Ну, Чехов! Написал пьеску! Черт знает, что за пьеса!» В конце спектакля, перед аплодисментами, они вдруг устроили в зале невообразимый шум: стучали каблуками в пол и свистели в ключи. Публика встретила финал довольно прохладно. Газеты с удовольствием описывали очередной провал, связанный с именем Чехова. Следующие показы «Лешего» особым успехом у зрителей не пользовались, и Чехов снял постановку. Находящийся на грани банкротства Театр Абрамовой прогорел и закрылся уже в следующем 1890 году. Вот такие «суровые» нравы царили в ту пору в театральной Москве!

Метаморфоза Войницкого: от «Лешего» к «Дяде Ване»

Чехов вернулся к «Лешему» через шесть лет, решив кардинально переписать текст для сборника «Пьесы», подготовленного издательством Суворина (книжка вышла весной 1897 года в Санкт-Петербурге). В результате переработки получился «Дядя Ваня», единственная пьеса Чехова, которая сначала вышла из печати, а уж потом была поставлена на сцене. Когда Чехов начал переделывать пьесу, точно не известно, но современники драматурга долго считали «Дядю Ваню» всего лишь вариантом старой пьесы. Об этом вспоминал младший брат писателя Михаил: «Брат Антон тогда же (то есть в 1890 году. – А.Д.) снял “Лешего” с репертуара, долго держал его в столе, не разрешая его ставить нигде, и только несколько лет спустя переделал его до неузнаваемости, дав ему совершенно другую структуру и заглавие. Получился “Дядя Ваня”…». Некоторые почитатели таланта Чехова всерьез полагали, что Чехов «испортил» хорошую комедию.

Чехов на ступеньках своего дома в Мелехово. Колоризированное фото 1897 года

Здесь стоит упомянуть следующий казус: когда в 1901 году в «Обществе русских драматических писателей и оперных композиторов» обсуждали номинантов на Грибоедовскую премию в категории «лучшее оригинальное драматическое произведение», и все единодушно согласились, что награды достоин «Дядя Ваня» Чехова, комитет отверг это решение, разъяснив, что пьеса «рассмотрению не подлежит», поскольку «является переделкой его же драмы “Леший”, рассмотренной в тот год, когда она была поставлена в Москве на сцене Шелапутинского театра...» (газета «Новое время», 1901, 24 мая). Своего рода слиянию в сознании зрителей двух пьес способствовал и сам Чехов, в частных письмах и разговорах на публику как бы не различавший две этих разных пьесы. К примеру, в 1898 году на вопрос корреспондента газеты «Новости дня» по поводу «Дяди Вани» Чехов заявил: «Это — очень давно мною написанная вещь, чуть не лет десять».

Несмотря на конфуз с премией имени Грибоедова и слова самого Чехова, если беспристрастно сравнить два текста, можно с полным основанием сказать, что спустя шесть лет после премьеры «Лешего» на московской сцене Чехов создал совершенно другую пьесу – новое литературное произведение. Да, многие действующие лица: профессор Серебряков и его молодая жена Елена, Войницкий (из Егора ставший Иваном), Соня, «маман» Мария Васильевна перешли в новый текст, сохранились некоторые диалоги и ситуации, но почти половина персонажей была выкинута, Хрущов-Леший превратился в Астрова, а два последних действия изменились коренным образом. «Леший» заканчивался самоубийством Войницкого и чисто водевильным, довольно искусственным финалом соединения всех влюбленных. Открытый финал «Дяди Вани» со знаменитой репликой Сони: «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах…» свидетельствовал о явлении миру нового, неизвестного Чехова.   

Главным действующим лицом «Лешего» был помещик Хрущов, кончивший курс на медицинском факультете, то есть сам Леший, давший название пьесе. Чехов не только сменил название, но и, оставив Войницкого в живых, сместил акцент на дядю Ваню. Вернее сказать, сделал основным персонажем не одного героя, а сразу нескольких, выдвинул на первый план собственно сами «сцены из деревенской жизни», их тошную атмосферу. Оригинальность и новаторство новой драматургической формы Чехова как раз и открывались в том, что это была как бы «пьеса без героя» – драма вязкой и банальной среды, в которой за внешней болтовней особую функцию обретает подтекст, растворяются люди и увязает всякое действие.

Успех в провинции

После публикации в суворинском сборнике «Пьесы» «Дядя Ваня» триумфально пошел в провинции. Первая постановка антрепризы «Товарищество Синельникова» в Ростове-на-Дону; далее последовали – Саратов, Ярославль, Харьков, Киев, Казань, Павловск, Одесса, Серпухов, Херсон, родной для семьи Чеховых Таганрог, Нижний Новгород и другие города и веси театральной России. 13 марта 1898 года Чехов написал Суворину: «...в эту зиму в провинции шли мои пьесы, как никогда, даже “Дядя Ваня” шел». Столь шумный и широкий успех стал полной неожиданностью для всегда сомневавшегося в себе Чехова. Спустя полгода, 26 октября 1898 года, Чехов с удивлением писал брату Михаилу: «Мой “Дядя Ваня” ходит по всей провинции и всюду успех. Вот не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Совсем я не рассчитывал на сию пьесу».

Интересно свидетельство молодого Максима Горького, в ноябре 1898 года посмотревшего «Дядю Ваню» в городском театре Нижнего Новгорода в постановке антрепризы Собольщикова-Самарина; ошеломленный Горький написал тогда Чехову: «На днях смотрел “Дядю Ваню”, смотрел и — плакал как баба, хотя я человек далеко не нервный, пришел домой оглушенный, измятый вашей пьесой, написал вам длинное письмо и — порвал его. Не скажешь хорошо и ясно того, что вызывает эта пьеса в душе, но я чувствовал, глядя на ее героев: как будто меня перепиливают тупой пилой». И еще: «Для меня — это страшная вещь, ваш “Дядя Ваня”, это совершенно новый вид драматического искусства, молот, которым вы бьете по пустым башкам публики <...> Будете вы еще писать драмы? Удивительно вы это делаете!»

Чехов и Максим Горький в Ялте. Фото 1900 года

На фоне этого несомненного успеха весьма комично и где-то гротескно, даже издевательски, выглядела история с Театрально-литературным комитетом: как и десять лет назад «Лешего», в 1899 году худсовет императорских театров забраковал «Дядю Ваню». Режиссеры московского Малого и столичного Александринского театров жаждали поставить репертуарный хит Чехова на своих сценах, но комитет вновь вынес отрицательное заключение о пьесе.

В решении комитета от 8 апреля 1899 года, в частности, говорилось: «По обсуждении пьесы, московское отделение Театрально-литературного комитета большинством голосов признало ее заслуживающей постановки на сцене императорских театров под условием незначительных сокращений и переделок, согласно указаний отделения Комитета, и вторичного представления в Комитет…». «...Сценическая ее (пьесы) сторона представляет известные неровности, или пробелы». «В пьесе встречаются длинноты; в литературном отношении это часто очень тонко выполненные детали, на сцене же они затянут действие без пользы для него». И так далее. Фактически все это означало, что пьеса на сцену императорских театров не прошла.

12 апреля 1899 года Чехов вернулся из Ялты в Москву и неофициально получил копию протокола заседания комитета от 8 апреля. Позже последний директор императорских театров Владимир Теляковский вспоминал: «21 апреля А.П. Чехов зашел ко мне в контору и лично передал мне копию с упомянутого протокола <…>. Я был очень взволнован, говорил, что надо что-нибудь предпринять, чтобы выйти из этого глупого положения, извинялся за ученый комитет наш. Чехов был совершенно хладнокровен. <...> Он просил меня не поднимать шума из-за факта забракования его пьесы, сказал, что конечно ничего переделывать в пьесе не будет — ибо она уже издана 5 лет тому назад и ее многие в этой редакции читали, и чтобы меня успокоить — дал мне слово написать специально для Малого театра новую пьесу к осени».

Открытие нового Чехова: история МХТ

В результате «Дядя Ваня» достался Художественному общедоступному театру. Репетиции начались уже весной 1899 года, на которых иногда присутствовал Чехов. Станиславский позже вспоминал, что актеры пользовались каждым случаем, стараясь получить от автора какие-то советы и указания по исполнению ролей, на что Чехов «отвечал коротко: — Там же всё написано.

Однако один раз он высказался определенно. Кто-то говорил о виденном в провинции спектакле “Дядя Ваня”. Там исполнитель заглавной роли играл его опустившимся помещиком, в смазных сапогах и в мужицкой рубахе. Так всегда изображают русских помещиков на сцене. Боже, что сделалось с А.П. от этой пошлости!

— Нельзя же так, послушайте. У меня же написано: он носит чудесные галстуки. Чудесные! Поймите, помещики лучше нас с вами одеваются.

И тут дело было не в галстуке, а в главной идее пьесы. Самородок Астров и поэтически нежный дядя Ваня глохнут в захолустье, а тупица профессор блаженствует в С.-Петербурге и вместе с себе подобными правит Россией. Вот затаенный смысл ремарки о галстуке».

Премьера «Дяди Вани» в Художественном театре состоялась 26 октября 1899 года и сопровождалась, по выражению Всеволода Мейерхольда, в ту пору служившего в труппе МХТ актером, «громадным успехом». После спектакля Немирович-Данченко послал Чехову в Ялту приветственную телеграмму, подписанную всей труппой: «Вызовов очень много. Четыре после первого действия, потом всё сильнее, по окончании без конца. После третьего на заявление, что тебя в театре нет, публика просит послать тебе телеграмму. Все крепко тебя обнимаем». После второго показа 30 октября Немирович-Данченко снова радовал Чехова, телеграфируя: «Пьеса слушается и понимается изумительно. Играют теперь великолепно. Прием — лучшего не надо желать. Сегодня я совершенно удовлетворен». Исполнитель роли дяди Вани Александр Вишневский тоже не жалел восклицательных знаков: «Играли мы сегодня удивительно!!! Театр переполнен. Такого приема еще не было ни разу <...> В театре стоял стон и крик! Выходили мы раз пятнадцать».

Сцена из спектакля «Дядя Ваня». 1899. Фото из архива МХТ имени Чехова

В апреле 1900 года МХТ отправился на гастроли в Севастополь и Ялту, где болеющий туберкулезом и отрезанный от московских премьер Чехов впервые увидел постановку «Дяди Вани». Как вспоминал Станиславский, появление Чехова на сцене Севастопольского драматического театра во время представления «Дяди Вани» 10 апреля 1900 года «вызвало неистовые овации»: «Каждому из нас он сделал по замечанию, вроде той шарады о галстуке. Так, например, мне он сказал только о последнем акте.

— Он же ее целует так (тут он коротким поцелуем приложился к своей руке). Астров же не уважает Елену. Потом же, слушайте, Астров свистит, уезжая.

И эту шараду я разгадал не скоро, но она дала совершенно иное, несравненно более интересное толкование роли. Астров циник, он им сделался от презрения к окружающей пошлости. Он не сентиментален и не раскисает. Он человек идейного дела. Его не удивишь прозой жизни, которую он хорошо изучил. Раскисая к концу, он отнимает лиризм финала дяди Вани и Сони. Он уезжает по-своему. Он мужественно переносит жизнь».

16 и 20 апреля труппа МХТ показала «Дядю Ваню» в Ялте, о чем позже вспоминала сестра Чехова Маша: «Трудно рассказать о радости тех прекрасных весенних дней 1900 года. У Антона Павловича подъем был необычайный. Он был веселым, довольным, остроумным. Почти все артисты театра с утра до вечера находились на нашей даче <...> В саду нашей дачи остались качели и скамейка из декораций “Дяди Вани”, напоминая о чудесных, самых жизнерадостных днях из всей ялтинской жизни брата».

Одновременно со зрительским успехом началось критическое освоение смысла пьесы, ее интерпретации в общественном сознании, и оно, разумеется, не всегда было комплиментарным для Чехова. Здесь весьма показателен сюжет с приездом в театр на «Дядю Ваню» Льва Толстого, вызвавшим большой фурор. 24 января 1900 года

Лев Николаевич посмотрел спектакль и через несколько дней записал в дневнике: «Ездил смотреть “Дядю Ваню” и возмутился». А сестра Чехова Маша на следующий день рассказывала брату в письме: «Переполох в театре был страшный. Очумели все. Шенберг прибегал ко мне два раза сообщать об этом. Немирович тоже был встревожен. Вишневский кланялся все время в ложу Толстого». Немирович-Данченко написал в письме Чехову в феврале 1900-го: «Он очень горячий твой поклонник — это ты знаешь. Очень метко рисует качества твоего таланта. Но пьес не понимает. Говорит, что в “Дяде Ване” есть блестящие места, но нет трагизма положения. А на мое замечание ответил: “Да помилуйте, гитара, сверчок — все это так хорошо, что зачем искать от этого чего-то другого?”».

Чехов и Лев Толстой. Фото 1901 года

Остроумные замечания о встрече с Толстым сообщил Чехову актер и режиссер МХТ Александр Санин: «“Где драма?! — вопил гениальный писатель, — в чем она? Пьеса топчется на одном месте!..” Вот за это спасибо! За этот синтез благодарю Толстого!.. Он как раз говорит о том, что мне в “Дяде Ване” дороже всего, что я считаю эпически важным, глубоким и драматическим <...> Затем Толстой заявил, что Астров и дядя Ваня — дрянь люди, бездельники, бегущие от дела и деревни, как места спасения... На эту тему он говорил много... Говорил еще о том, что “Астрову нужно взять Алену, а дяде Ване — Матрену, и что приставать к Серебряковой нехорошо и безнравственно”. И знаете, что я Вам скажу. Я ждал приезда Толстого к нам в театр как какого-то откровения. И, боже мой, как я разочаровался!.. Толстой, тот, прежний, вдруг показался мне постаревшим, отставшим от жизни, людей, молодости».

Однако, листая антологию русской театральной критики тех лет, всегда удивляешься точности и проницательности ее оценок. Почти сразу после премьеры в московском Художественном театре утвердилось мнение, что значение «Дяди Вани» (вслед за «Чайкой») как раз в том, что пьеса вновь открыла для русской критики и публики несомненное драматургическое новаторство Чехова, о «Дяде Ване» писали не только как о самой интересной и содержательной пьесе сезона, но и как о «новой форме» современного театра вообще.

Потрет Антона Павловича Чехова. Художник - Иосиф Браз. 1898

Новаторство Чехова как раз и заключалось в том, что он явил зрителю обычных, заурядных мужчин и женщин, таких же, как и все мы, — простых, обыкновенных людей, образованных, интеллигентных и не очень, талантливых и бездарных, веселых и раздраженных, добрых и злых; в диалогах и ситуациях своих пьес Чехов расширил обыденность человеческого существования до глобального обобщения, до символа, и сделал это настолько убедительно, что и спустя 125 лет его бедный дядя Ваня, его домочадцы и гости нисколько не утратили актуальности. Они все так же живы, умны, глупы, смешны и вызывают сочувствие.

Текст и подбор иллюстраций – Александр Донецкий