О причинах переезда и чудовищно-прекрасной профессии – интервью с новым артистом Псковского театра драмы Сергеем Скобелевым

Что делать, когда устал быть лучшим, почему Псков словно Тибет и какие новости уготовил новому артисту псковский театр – кинокамеры в спектакле или сцену с обнаженным мужчиной?

Сергей Скобелев. Фото: Алексей Чертенко.

Сергей Скобелев, мастер сцены, ведущий артист тюменского БДТ, номинант премии «Золотая маска», имея, казалось бы, всё, о чем мечтает актер, – главные роли, два десятка спектаклей, любовь зрительниц, – переезжает за три тысячи километров, чтобы «разворошить себя, как улей» и взять новую профессиональную высоту.

Зрители Пушкинского театра уже могли видеть артиста в августе в спектаклях «Село Степанчиково и его обитатели» и «Ревизор», в сентябре – в спектакле «Дни Победы». В этом сезоне у Сергея Скобелева запланировано немало премьер – «Сережа очень тупой», «Зойкина квартира», «Лысая певица». О причинах перехода в Псковский театр драмы и чудовищной и прекрасной профессии мы поговорили с актером. 

Зачем? 

Сцена из спектакля "Мертвые души". Фото: Вадим Балакин.

– В Тюменском драматическом театре вы прослужили 20 лет: ведущий артист театра, занятость – колоссальная, роли – главные, любовь зрителей – беспредельная. Один вопрос: почему вы ушли, почему вы оказались в псковском театре?

– Отчасти я фаталист, и я от лучшего искал еще лучшего в данный момент моей жизни. Многие коллеги смотрели на меня квадратными глазами и говорили: «Зачем? У тебя же всё есть, что тебе еще надо?». Но почему успешные бизнесмены едут в Тибет? Потому что они достигают какой-то высоты, когда чувствуют, что уже не могут прыгнуть выше, и чтобы совершить этот скачок, им нужно погрузиться в себя. И я захотел уйти от благополучия, успокоенности, признанности и устроить себе встряску, я захотел отдалиться от любви себя на сцене, прийти к малым формам, покопаться внутри себя. Двадцать лет я сидел в одном театре: да, были новые роли, с которыми я так или иначе справлялся, да, был прекрасный коллектив, который с уважением и любовью ко мне относился и относится до сих пор. Но я захотел испытать себя, разворошить себя, как улей. Поэтому я с головой пустился в эту жизненную аферу.

– В профессиональном отношении для вас здесь открываются какие-то иные возможности? Нет ли ощущения, что сменили шило на мыло?

– В этом театре я увидел для себя новые творческие перспективы: начиная от географического положения и заканчивая профессиональными возможностями, новой режиссурой, личностью художественного руководителя. Сейчас начался новый виток в развитии псковского театра, он стал частью федерального, Александринского театра, такого значимого в России. И планы, которые намечены даже на два ближайших года, очень интересны. Я думаю, что я пригожусь здесь, и для меня это будет новая ступень профессионального развития.

Чудовищная и прекрасная профессия

 

Сцена из спектакля "Мертвые души". Фото: Вадим Балакин.

– «Профессия чудовищна и прекрасна. Терпи». Разделяете это напутствие, адресованное вам тогда Мягковым? 

– Абсолютно. Это «терпи» я ощутил на своем опыте, поскольку в профессии приходится делать то, чего бы ты, может, никогда не сделал, поступаться какими-то своими личными желаниями. Тебе могут давать то, что тебе не свойственно, твое нутро может сопротивляться; ты можешь не жить своей жизнью, бытовой, она всегда будет на втором плане. Так было у меня. И, возможно, сцена меня за это и вознаграждала успехом, значимостью. Я всегда ставил сцену, репетиции в театре во главу угла; сказать две фразы на репетиции для меня было важнее, чем отлучиться на какую-то актерскую халтуру. Я терпел, и с удовольствием терпел.

Да, то, что мы делаем, оно такое аморфное, нефизическое. Идут репетиции, ты копишь у себя внутри что-то, страдаешь, мучаешься, ковыряешь себя изнутри, чтобы сделать свою роль. А потом выходишь, и, как говорят люди с улицы, – «покривлялся и всё». Такие вот «дурилки картонные, говорилки театральные». И здесь важно помнить какие-то яркие случаи из жизни, которые давали понять, зачем мы нужны.

Обаятельный гад 

Сцена из спектакля "Шукшин, Мон Амур". Фото: Тюменский БДТ.

– Тюменский и псковский театр – насколько они разные?

– Я посмотрел некоторые спектакли этого театра, потом вышел в «Ревизоре» и «Селе Степанчикове», и я понимаю, что это совершенно другой театр по способу существования на сцене. Эти театры различаются репертуарной направленностью: в Тюмени спектакли больше зрительские, коммерческие, успех спектакля чаще всего меряется по кассе. И я могу делать мюзикловые вещи, могу танцевать, но я не хотел бы дойти до той черты, когда возрастной артист пытается играть этих ярких героев, мальчиков, танцевать наравне с молодежью, то есть стать посмешищем в собственных глазах.

Мне как раз захотелось существовать не ярко, не на потребу, а идти через нутро, из себя. И от режиссуры я всегда хочу каких-то открытий в себе самом, а не добротного спектакля за полтора месяца, скроенного по проверенным, повторяющимся из раза в раз лекалам.

– Некое актерское амплуа и к вам «прилипло» в прошлом театре?

– Раньше это был либо такой «обаятельный гад», герой-любовник, либо «электрический веник», который носится по сцене, юморит. У меня даже фотографий было со спектаклей очень мало, особенно когда была пленка – меня просто не могли поймать в кадре, потому что очень быстро перемещался по сцене.

– Были же у вас все-таки и другого плана роли, более глубокие, необычные? Вспоминаю спектакль «Молодость» Данила Чащина, номинированный на «Золотую маску»…

– В той труппе у нас сложилось трио артистов – я, Николай Аузин и Александр Кудрин. Мы понимали друг друга с полуслова, чувствовали друг друга. Мы вместе работали в малых формах, делали интересные вещи и от этого получали большое удовольствие. Например, спектакли «Пушкин, Моцарт и Сальери» (мы привозили его и в Пушкиногорье) и «Шукшин», они достаточно ярко прозвучали в России.

Данил Чащин, уроженец Тюмени, да, как-то вспыхнул в Москве и у нас, на домашней сцене, поставил один из первых своих спектаклей крупной формы, и это была его первая номинация на «Золотую маску». Но это опять же другой способ существования артиста на сцене: документальность, киношный, «проживной» тон. Это и выстрелило, и это то, к чему я стремлюсь, приехав сюда: хочется сбросить с себя всю шелуху.

Встряхнуло с первого спектакля

Сцена из спектакля "Село Степанчиково и его обитатели". Фото: Мария Кузьмина.

– В псковском театре вы уже дважды выходили на сцену – в спектаклях Петра Шерешевского «Село Степанчиково и его обитатели» и «Ревизор». Это были экстренные вводы на серьезные роли, их стоит расценивать как своего рода экзамен?

– Это профессиональное испытание, да, довольно жесткое и ответственное. Меня встряхнуло по полной программе. А не этого ли я хотел? Первый выход на сцену в такой глобальной роли, в чужой роли, которая построена вокруг Виктора Николаевича [Яковлева. – Прим. ред.], это кровь и мясо, это все его.

Конечно, сначала была паника. Это чудовищная ответственность. Когда за твоей спиной полтруппы, это надо выдержать. Но спасибо коллегам, которые дышали в спину, без злорадства, без скепсиса, наоборот, все были в полупрыжке, я чувствовал, что они были со мной во всех монологах, в каждой сцене, понимая, что в любой момент может что-то пойти не так, что я могу забыть фразу, слово, поскольку текст очень сложный и освоить его за четыре дня – это невиданное для меня испытание, да и для любого артиста.

– Бессонные ночи?

– Были, конечно. Красные глаза, особенно первое время. Но на спектакле страха уже не было.

– Но роль Опискина вам отлично подошла…

– Я понимаю ее. Вот эта его «своя» правда, ложная правда. У Мольера есть монолог, дескать, «приспособили меч веры для разбоя». Вот Опискин абсолютно на голубом глазу творит чудовищные вещи. Это очень объемный герой, и это мое, я бы смог найти себя в нем. Сцены с «Комаринской» мне очень легко дались: вот это отвратительное лапанье, эта гадкость, видимо, это моя физиология, я могу быть мерзким.

– На сцене?

–  Ну… да.

– «Ревизор» после первого спектакля дался уже легче?

– Да, через день был ввод в «Ревизор». После «Села Степанчикова» это был отдых, просто Крым. Спектакль, конечно, очень стильно сделан, неоднозначно и не зря номинировался на «Золотую маску». Киношное существование под камерами – это тоже была новость для меня, и она мне понравилась. А как решена сцена Земляники… Она такая неожиданная! С обнаженным мужчиной я никогда в жизни рядом на сцене не стоял.

Плох тот артист, что не мечтает о кино

Сцена из спектакля "Тартюф". Фото: Вадим Балакин.

– Ближайшая премьера у вас в октябре – «Сережа очень тупой». Пока еще рано говорить, что это будет за спектакль, но есть один интересный факт: ваша первая работа в этом театре сразу под руководством худрука Дмитрия Месхиева. Это накладывает дополнительную ответственность? 

– Безусловно, это важно. Возможно, это снова фатальное стечение обстоятельств. Мне необходимо сейчас найти с Дмитрием Месхиевым общий язык как с режиссером и быть ему интересным, возможно, для каких-то последующих проектов, и в том числе, кривить душой не буду, меня очень интересует кино.

– До сих пор вы снимались только в рекламных роликах. Почему съемки в большом кино вас обошли стороной?

– Возвращаюсь к началу нашего разговора: я не мог себе позволить заявляться на кастинги, у меня в месяц было по двадцать спектаклей, я почти каждый день был на сцене. Уехать сниматься, к примеру, на неделю было невозможно, я бы просто подставил театр, чего я себе позволить не могу. В этом смысле я себе не изменю и здесь. Сейчас меня пригласили на главную роль в один петербургский театр (не могу пока говорить подробно об этом проекте), но процесс репетиций выпадает на премьерную часть «Сережи», потом на «Зойкину квартиру». Переговоры еще не закончились, но, если не сойдется по срокам, я, естественно, выберу псковский театр, как бы мне не хотелось вступить в петербургскую актерскую гильдию.

– С профессиональной, творческой стороны чем вам интересно кино?

– Я довольно прагматично и честно могу сказать: я хотел бы более широкой известности, хотел бы выйти на новый профессиональный уровень. Я не верю актерам, которые говорят, что они просто любят выходить на сцену, просто любят разбирать роли. Да, это, безусловно, интересно и важно, но на чем основана наша профессия? На том, чтобы был успех у спектакля, у тебя и соответственно у театра, чтобы зритель шел на тебя в этот театр. А в профессиональном отношении кино – это совершенно другая профессия. Это то, что я не умею, то, чего не знаю, и это меня интересует.

Медленнее. Спокойнее. Скромнее

Сцена из спектакля "Дни Победы". Фото: Анастасия Брюханова.

– Только месяц прошел с момента открытия сезона в новом театре, в новом городе. С каким ощущением ходите на работу? 

– Я погружаюсь в атмосферу Пскова, привыкаю к новым скоростям, другим людям, экологии. Тюмень – очень стремительный город, он показной, купеческий. У нас самая большая набережная, самый большой в Европе аквапарк, самый большой драматический театр. А здесь всё по-другому, и это созвучно моей нынешней перезагрузке: здесь всё больше в себе, здесь жизнь размереннее, спокойнее.

– А театр?

– К театру я еще привыкаю, я еще не дома. Мне понадобится еще, быть может, сезон, чтобы привыкнуть к другим расстояниям (в Тюмени театр значительно больше), к географии внутри театра, мне нужно, в конце концов, обустроить гримерку, сделать из нее дом.

Я еще не успел почувствовать зрителя. Хотя, когда в роли Фомы Опискина обращался в зал, мне было нестрашно, я не боялся псковского зрителя, отторжения себя от него не почувствовал. Но у меня нет дилеммы, завоюю я его, зрителя, или нет. Если у меня будет возможность чаще выходить на сцену, мы, уверен, найдем общий язык.

  

 

Беседовала Елизавета Славятинская.