«Золотомасочный» спектакль Эймунтса Някрошюса «Борис Годунов» завершает сегодня XXVII Пушкинский театральный онлайн-фестиваль

Совместный показ с сайтом журнала «ТЕАТР» http://oteatre.info/ - в понедельник 8 июня, в 19.00 на сайте Пушкинского фестиваля и в официальной группе театра в ВКонтакте

В заключительный день фестиваля Национальный драматический театр Литвы (г. Вильнюс) покажет спектакль по исторической драме А. С. Пушкина «Борис Годунов».

Это второе обращение великого литовского режиссера Эймунтаса Някрошюса (1952-2018) к творчеству гениального русского поэта. В 1994 году Някрошюс поставил «Маленькие трагедии», в 1995 году был с этим спектаклем участником Пушкинского фестиваля в Пскове, в 2010-е годы пришла очередь трагедии большой.

Сальвиус Трепулис, начинавший в дилогии по Донелайтису, сыгравший роль Рогожина в спектакле «Идиот» и Бога в спектакле «Книга Иова», в Борисе раскрылся как трагический актер огромного масштаба и темперамента. Судьба и вина Бориса у Някрошюса неотделимы от судьбы и вины народной. Может быть, впервые в сценической истории трагедия «Борис Годунов» была сыграна именно по мысли Пушкина: «судьба человеческая, судьба народная».

Спектакль-лауреат Российской Национальной театральной премии «Золотая маска» (2016) в номинации «Лучший иностранный спектакль, показанный в России». Спектакль -участник фестивалей «Сезон Станиславского» в Москве (2015) и «Балтийский дом» в Петербурге (2015).

«Трепулис раскрывается как трагический артист огромной мощи. <…> Его ноша неподъемна, он не может простить себя и оттого не может жить. Его существование трудно назвать жизнью: “Достиг я высшей власти... Но счастья нет”. Трепулис проживает эти слова Годунова от первого до последнего звука, во всю ширь, во всю глубину пушкинского слога, пропущенного через актерский организм. Потому смерть его (очень правдиво, несмотря на условность пластики, сыгранная), конечно, не избавление, но всё же некий выход. Годунова она не пугает. Он выходит из созданного самим собой клубка зла туда, где, возможно, получится дышать». (Дарья Шамина, Buro 247)

«“Борис Годунов”, в отличие от большинства спектаклей Някрошюса, почти лишен лирики. Даже сцена у фонтана, в которой любовь и властность, мужское и женское смешаны в страстной игре, здесь решена в пародийном ключе. Равнодушный смотритель жует пирожок, потом устанавливает табличку “фонтан”. На сцене валяются цветные тонкие шланги, спутанные в клубок. Их ядовитым шипением и бешеными конвульсиями то и дело прерываются горячие речи Отрепьева и Мнишек. В приступе отчаянного лиризма Отрепьев срывается к роялю, а потом, обозленный, связывает тугими шлангами притихшую горделивую полячку». (Анна Банасюкевич, «Петербургский театральный журнал»)

«Светится лестница – Судьбы? Карьеры? – зависшая между землей и небом. Грохочут деревянные сапоги-колодки толпы, собравшейся у монастыря (снятые с ног, они улягутся у основания лестницы, повторяя рельеф кремлевских башенок). Юродивый отрывает крылья надоевшей мухе. Ее истошное жужжание разрастается, наполняет сцену – зал – мир. Мушиный рой гудит, предвещая и накликивая несчастья, войны, трупы… Муху удается заключить в спичечный коробок и аккуратно пристроить на динамик. Шум замолкнет, чтобы немного спустя мухи оккупировали эфир (не знаю, есть ли сейчас метафора, более точно передающая “жужжание” мировых СМИ)». (Ольга Егошина, «Новые известия»)

«“Борис Годунов” в интерпретации Някрошюса – это не шекспировская трагедия волевой личности, одолеваемой муками совести и вины, это трагедия народа, что застывает в финале безмолвной толпой в деревянных башмаках-кандалах, попавшей меж жерновами истории, ставшей винтиками политической машины. Немой ужас в глазах от внезапного прозрения. Растерянности. Бессилия. Тяжести неверного выбора. Страха предстоящего». (Елизавета Авдошина, «Независимая газета»)

«Звуковой лейтмотив спектакля “Борис Годунов” – колокольный звон, хотя наряду с ним звучат и фрагменты произведений Мусоргского, Глинки, Аренского, Баха, Латенаса. В одной из сцен сам Борис Годунов, как огромный язык Царя-колокола, кренясь из стороны в сторону, будет расталкивать свое окружение в обреченной попытке извлечь из него хоть один не фальшивый звук». (Мария Хализева, «Экран и сцена»)