Новости / Публикации

16 сентября 2020 О РУСЬ! O RUS!.. «Село Степанчиково и его обитатели». Ф. М. Достоевский.
Псковский театр им. А. С. Пушкина.
Сценическая версия и постановка Петра Шерешевского, сценография Александра Стройло. По дороге в город Псков на премьеру перечитывала текст Достоевского и тряслась от смеха, пряча лицо в маску (чтобы не смущать соседей по скоростному поезду «Ласточка»). А вот на спектакле Петра Шерешевского смеяться не пришлось! Разве что порой издавать неопределенной окраски хмык… Эта повесть, полная ядовитого остроумия и язвительного сарказма, разоблачающая слабости человеческой натуры, часто ставится, благо есть в ней целая толпа восхитительных фигур для актерского воплощения, а смыслы только «прирастают» с течением лет. Жанр постановок часто тяготеет к клоунаде или трагифарсу. Одна из самых памятных версий принадлежит как раз театру «Фарсы», и ее здесь даже цитируют — Камиль Хардин в роли Мизинчикова, с энтузиазмом кроша мел, покрывает стену схемами, символами и аббревиатурами, обозначая план похищения богатой невесты, и сообщает публике, что все это похоже на спектакль Виктора Крамера. Это, пожалуй, единственная веселая сцена, а в целом — более мрачной интерпретации я не припомню. Село Степанчиково в Псковской драме — это изможденная продолжительной болезнью Россия, уже перетерпевшая мучительное двадцатое столетие, но так и не расставшаяся с лагерным прошлым. Вечное рабство, неистребимое идолопоклонство, воловья покорность и инстинктивная жестокость — удел живущих здесь, и это не повод для смеха. Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Кокшаров. При одном взгляде на сцену становится тоскливо: художник Александр Стройло весь планшет заставил рядами пеньков, распиленных стволов некогда мощных сосен или елок. Древесная кора выкрашена в грязно-фиолетовый цвет, а уходящие вдаль шеренги пней вызывают унылые ассоциации с массовыми захоронениями. Или с целым полем плах… Однообразие слегка нарушают чуть более высокие чурки, становящиеся по ходу дела постаментами для персонажей (ставить самому себе памятник при жизни — черта, характерная для здешних обитателей). В глубине торчит столб с прожектором и раструбами громкоговорителей, а по периметру весь этот лесоповал обнесен стеной из типовых серых шкафчиков (на каждой металлической дверце цветная наклейка с ягодкой, овощем или фруктом, как в детском саду). В костюмах героев сочетаются обе темы — на всех ушанки и лагерные ватники, слегка разнящиеся по фасону и аксессуарам, и колготки, те самые толстые хлопчатобумажные колготки, недобрую память о которых мы несем с собой по жизни, особенно если ходили когда-то в советский детсад. Подобный облик был у героев другого спектакля Шерешевского, «Замок» по роману Ф. Кафки в Камерном театре Малыщицкого (стеганые ватники и уродливые, обвислые и растянутые, колготки тошнотворно коричневого цвета). Есть сходство и в решении музыкальных лейтмотивов спектаклей. Жители «Замка» пели «Гляжу в озера синие», опуская лишь само название родной им земли, населенной Иванами да Марьями (впрочем, оно не могло не прозвучать в голове у зрителя). Обитатели Степанчикова зловещим шепотом пропевают-выдыхают строчки, в которых угадывается «Край родной, навек любимый» (выразительная аранжировка принадлежит актеру и музыканту Нику Тихонову, композитору обоих спектаклей). «Село» стало продолжением размышлений режиссера о неизбывном кафкианском абсурде отечественной действительности. И верно, это наш край родной — «где найдешь еще такой»? Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Кокшаров. В плотной музыкальной ткани соседствуют измененные почти до неузнаваемости советские патриотические шлягеры и современная российская попса, Rammstein, Мишель Гуревич и песня «Я солдат» группы 5’Nizza, а начинается все с пресловутой «Камаринской», ведь именно за эту разбитную плясовую песню ругал дворового мужика Фалалея (и в его лице весь темный русский народ) Фома Фомич Опискин, воплощение мнимой святости, а на самом деле — ханжа, домашний тиран, манипулятор и психологический садист. Спектакль открывается непонятной и таящей угрозу сценой. Коленца под «Камаринского» выкидывает не Фалалей, а Настенька (Ксения Соколова). В повести это юная гувернантка, в которую влюблен отставной полковник Ростанёв, живущий под пятой истеричной и вздорной мамаши, генеральши Крахоткиной, окруженной приживалками и прочей ноющей братией, и не смеющий перечить захватившему над всеми власть Фоме. Здесь мы видим хрупкую девушку в белой майке и колготках (униформа Степанчикова), сначала отчаянно, истово пляшущую и потом покорно встающую спиной к столбу. Сверху льется на нее белый свет прожектора, а пожилой мужчина ощупывает ее беззащитное тело, водит руками по белой маечке, тянется к трепещущей груди. Опискин — Виктор Яковлев не делает грубых и резких движений, не повышает голос, но все его существо источает опасность. (Позже мизансцена повторится уже с Фалалеем, который в исполнении Ислама Галиуллина тоже молод и хрупок, как Настя.) И в том, как по-вампирски тянется старик Фома к юному телу, есть что-то отвратительное, извращенное. В финале спектакля Настя будет лежать, распростертая перед Опискиным, и он склонится над ней, как будто вгрызаясь в живую плоть, но будет схвачен за шкирку и выброшен разъяренным Ростанёвым вон из дома. (Впрочем, как и у Достоевского, исчезнет Фома ненадолго. Вернется, как ни в чем не бывало.) Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Кокшаров. Сохраняя и текст Достоевского, и фабулу, Шерешевский тем не менее размывает причинно-следственную логику событий и выстраивает композицию спектакля как цепь жутковатых и странных сновидений. Тягучий, выматывающий ритм соединяет фантасмагорические картины в сюрреалистическое полотно: диалоги сменяются массовыми сценами, в которых действуют все жители Степанчикова. Кажется, что жизнь обитателей села сводится к участию в неких ритуалах, вызубренных и отшлифованных. То при слове «генерал» и производных от него все разом поднимают домиком руки над головой и выкрикивают «гав-гав-гав» (напоминает знаменитое «ку» из «Кин-дза-дза»). То процессия с алыми гвоздиками в руках выстраивается в очередь к «монументу» Видоплясова (Лев Орешкин) — фрик, возомнивший себя поэтом, взгромоздившись на пень, с выражением читает все тот же «Край родной, навек любимый» и веником отгоняет кружащих голубей (не видимые глазом птицы громко пукают над головой). То вся компания усаживается вдоль авансцены для чаепития — Крахоткина (Надежда Чепайкина) капризничает и бросает об пол воображаемую чашечку; девица Перепелицына (Ангелина Курганская) сварливо выкрикивает, что она полковничья «дочь-с»; полубезумная красавица Татьяна Ивановна (Мария Петрук), вечная невеста с фатой, торчащей из-под ушанки, поводя длинными тонкими руками, как крыльями, эротично поет в микрофон, а потом, спохватившись и словно очнувшись, с визгом убегает прочь… И тут появляется отец Насти, бедный Евграф Ежевикин на инвалидной тачке, заглянувший с регулярным визитом в Степанчиково, и с особым самоистязательным кайфом исполняет ритуал целования в зады. (Евгений Терских, играющий Ежевикина, мужчина видный, но герой его сам себя согнул в дугу и унизился до невозможности, ест собачий корм из миски, такой вот сумасшедший гротеск — и это в первой четверти спектакля, куда же дальше двигаться!..) Все с готовностью подставляют попы для поцелуя, а кто сопротивляется — как прибывший из Петербурга племянник полковника Сережа, — того Ежевикин насильно целует, приобщая к этой процедуре, которая только для новичка кажется дикой, а тут, в Степанчикове, совершенно естественна и всем мила… Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Кокшаров. «Это же настоящий сумасшедший дом, дядюшка», — констатирует Сережа. Не восклицает, не кричит, а именно констатирует, меланхолично и безэмоционально. (Режиссер вообще круто изменил тональность, присущую повести: клокочущую бурливую речь достоевских персонажей он утишил и размерил.) Персонаж Александра Овчаренко, малорослый парнишка с лицом, специально лишенным выражения, почти не покидает сцену (кроме того момента, когда дядя запирает его в шкафчике, чтобы не мешал переговорам с Фомой). Сергей студент и, по словам Ростанёва, занимался минералогией — поэтому он одет в синий кургузый ватник, напоминающий школьную курточку советских лет, и не расстается с увесистым камнем, который носит на веревке. Предмет этот явно напоминает древнее оружие — пращу, но до поры оно не кажется опасным, тем более что все вокруг вооружены серьезно: степанчиковцы чуть что — хватаются за острые косы, вилы и топоры. Полковник Ростанёв и вовсе пользуется граблями вместо гребенки… В припадке гнева на Фому он топором разрубает на куски свою галошу, но тут гнев и испаряется. «Дядя, вам надо восстать!» — взывает Сережа и дает ему в руки свой камень. Но — тщетно. Полковник в исполнении Андрея Кузина (знаю этого прекрасного артиста по Южно-Сахалинску) добр до идиотизма, человек-мякиш, сам себя готовый скормить своим домашним мучителям. Партитура роли состоит из редких, быстро гаснущих вспышек и долгих, томительных периодов упадка, понурой покорности, бессмысленного самопожертвования, когда даже любимую свою Настеньку полковник подумывает выдать за Сережу, а сам — жениться на Татьяне Ивановне. Тоталитарная власть Фомы извратила здесь все, и прежде всего — интимную сферу чувств, которые не могут изливаться свободно. В. Яковлев (Фома Фомич Опискин).
Фото — Вадим Боченков. Чем же воздействует на окружающих Фома Опискин? Природа этой удушающей власти интересует авторов спектакля, потому что логического объяснения нет, и не может быть. Одна из причин, конечно, в желании самих людей подчиняться, прогибаться, аплодировать и соглашаться с каждым словом начальника, господина, «тараканища». На обреченное на поражение «восстание», к которому призывает Сережа, оказывается способна лишь Сашенька — дочь полковника (я видела в этой роли Линду Ахметзянову, перешедшую в псковскую труппу из «Красного факела»). Детский голос срывается на крик, когда девочка хочет защитить отца от унижений (и это очень достоевский момент, очень сильный). Во втором акте вместо шуточной песенки она почти по слогам, речитативом поет «Я солдат, недоношенный ребенок войны», и эти слова эхом отдаются в гулком воздухе. Тоскливо и потерянно смотрит бывший солдат Ростанёв, сложивший оружие и почти готовый предать и свою дочь, и свою любимую, безвольно отдать все Фоме. Виктор Яковлев существует в роли Опискина сдержанно, экономно распределяя точно отобранные краски. Его персонаж уверен в своей непобедимости, поэтому ему нечего рычать, кричать и вообще выходить из себя. Он то покровительственно разглагольствует, прихлебывая шампанское, как на корпоративной вечеринке: «Я знаю Русь, и Русь знает меня!» То по-свойски распивает с Ростанёвым водку, предварительно самолично пожарив на сковородке картошечку: такой хозяйственный, в кухонном переднике поверх майки-алкоголички, совсем «не зазнается», хотя и великий человек, а ведь совсем простой и доступный… Всю эту показную простоту надо ему разыграть, чтобы заставить Егора Ильича назвать его «вашим превосходительством»: Степанчиково — детский сад, и игры тут глупые, жалкие, детсадовские. Но мерзкие. Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Кокшаров. Во втором акте игры, а вернее — ритуалы становятся кровавыми, и это неизбежно: давление, угнетение порождают реакцию. В гиньоль, театр ужасов, превращена расправа обитателей Степанчикова над Обноскиными, матерью и сыном, похитившими полоумную Татьяну Ивановну. Причем зовет «Русь к топору» самая забавная и беззлобная приживалка Прасковья Ильинична (Галина Шукшанова), маленькая старушка-хулиганка, которой лишь бы «водочки выпить»… Маршируя с косами и топорами к авансцене в дыму и слепящем контровом свете (художник по свету Дмитрий «Митрич» Зименко), устрашающе напевают все они свой «Край родной, навек любимый» под ритмы Rammstein, и ясно, что сейчас будет устроена кровавая баня. Несчастного насильника Обноскина (Максим Плеханов) насаживают на вилы и пригвождают к столбу, из вспоротого живота достают кишку-сардельку и, издеваясь, затыкают ею рот; жалко вскрикивающую, насмерть перепуганную мать (Ирина Смирнова) гоняют по всей сцене — прежде чем убить, хочется натешиться над жертвой… Мучить и терзать своих ближних, психологически, идеологически или физически, наша национальная забава. Как спастись от Фомы, если Фома проник во всех и каждого?.. Болезнь неизлечима, похоже, думают авторы спектакля: все персонажи в финале помещены в клинику, под неприятный больничный свет. Сашенька читает повесть Достоевского, Ростанёв с мандаринами в авоське навещает Настеньку и маменьку… Кажется, что и любовь, разрешенная Фомой, и брак, им устроенный, опошлены и осквернены — играет попсовая песня Аллегровой «Свадебные цветы», а Фома — Яковлев, почти не разжимая тонких губ, кротким фальшивым голосом заводит речи о любви к человечеству. И тогда школяр-минералог Сережа, без мысли в оловянных глазах, решается на действие, поднимает булыжник — и наносит удар. Если болезнь так глубоко проникла и уничтожила все живое, то и лекарство от нее убийственно. Итог — безнадежный.
Страницы: Предыдущая 1 2 ...136 137 138 139 140 ...287 288 289 Следующая
24 апреля 2024
19:00
среда
16+

«Говорит Москва»

Перенос на 23 мая
Новый зал