Сакральный open air

Новый 266-й сезон впервые в своей истории Александринский театр открыл не только вне родных стен, но и в другом городе — на Вечевой площади Псковского кремля, — премьерой «специальной версии для музеев-заповедников» спектакля «Блаженная Ксения. История любви».

Если скрупулезно подсчитывать, то это уже четвертая редакция спектакля Валерия Фокина. Первая стала событием основной сцены Александринки еще в декабре 2009 года. Вторая была показана летом 2014-го на XII Театральном фестивале «Голоса истории» в Консисторском дворе Вологодского кремля. Девять лет спустя, осенью 2018 года, Валерий Фокин выпустил ремейк «Блаженной Ксении» с молодыми актерами труппы и «с новыми смысловыми акцентами». И вот — четвертая редакция, открывшая 2 и 3 сентября 2021 года «уличную» программу XXVIII Пушкинского театрального фестиваля в Пскове.

Сцена из спектакля. Фото — Игорь Ефименко.

«Мы впервые открываем сезон не у себя, в Санкт-Петербурге, а вне здания, здесь, в Пскове, спектаклем для музеев-заповедников. Нам важно сдать этот экзамен. Мы впервые выходим на открытое пространство, которое не приспособлено для театрального действа, — прокомментировал Валерий Фокин премьеру „Блаженной Ксении“ open air в Пскове. — Все-таки в Вологде была приспособленная под спектакли фестивальная площадка. В Пскове этого нет. Дело даже не в том, что надо было заново придумать входы, выходы, мизансцены, поместить действо в пространство площади. Это — вызов всем техническим цехам театра: по свету, звуку, организации спектакля. Важно адаптироваться к непростой погоде — сильному ветру, дождю. Актеры должны привыкнуть к новым условиям и понять особенности пространства, почувствовать зрителя. Любой спектакль в новом месте — это экзамен: другая публика, другие обстоятельства, другой контекст. Для нас это важное эстетическое и театральное событие».

КСЕНИЯ СКВОЗЬ ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСТВО

Еще в начале прошлого века жития святых были настольным и вечерним («на сон грядущий») чтением многих православных людей. Житийная литература давала примеры подвижничества, укрепляла дух, помогала жить. Современный человек, существуя в условиях почти тотальной секулярности, к житиям святых обращается редко, внезапно, под влиянием какой-то беды или личной трагедии, когда он начинает искать помощи и защиты на территории сакрального, прежде всего — в обрядовой жизни церкви. Тогда он идет в храм Божий, ставит свечи к иконам и узнает о судьбах людей, телесно живших в мире дольнем, среди нас, но своим духовным и физическим подвигом заслуживших право переместиться в мир горний, нематериальный, сакральный. И человек просит заступничества у этих святых, делает их подвиг частью истории своей души. Именно так, с поиска чуда, зачастую и начинается вера в Христа.

Сцена из спектакля. Фото — Игорь Ефименко.

Жизнь Блаженной Ксении Петербургской есть чудо длиною в 45 лет. Подробности ее биографии поражают («как возможно такое?»), но близки и понятны каждому, неизменно вызывая сочувствие, особенно у женщин, ищущих помощи в делах сердечных. Потеряв рассудок от горя после внезапной смерти мужа, полковника и придворного певчего Андрея Петрова, обыкновенная молодая женщина приняла на себя подвиг юродства (добровольного безумия «Христа ради») и уже при жизни почиталась народом Северной столицы как святая, то есть способная одарять страждущих божественной благодатью. Сегодня Ксения Петербургская — одна из признанных «гениев места» Санкт-Петербурга, неотъемлемая часть его мифа, его главная святыня, к которой устремляются через расстояния и годы многие тысячи паломников.

Поэтому — в некоем высшем, провиденциальном смысле — Ксения Блаженная, в 1988 году причисленная РПЦ к лику святых, не могла не появиться на петербургской сцене — и она явилась в 2009-м на сцене Александринки в постановке Валерия Фокина «Блаженная Ксения. История любви». «Пьеса в клеймах» Вадима Леванова «Святая Блаженная Ксения Петербургская в житии», опубликованная в 10-м номере журнала «Урал» за 2007 год, сама по себе замечательное произведение литературы, «пьеса-икона», «текст-лик», представляющий череду эпизодов из жизни Ксении Петербургской. Умопомрачение Ксении Петровой и принятие ею юродства, трудное существование среди людей, дурных и хороших, ее встречи с дьяволом, с умершим без покаяния мужем Андреем, явившимся из ада, со Смертью (точнее сказать — с самим Богом в обличии Смерти) — все это вполне можно считать современным апокрифом, дополняющим каноническое житие.

Сцена из спектакля. Фото — Игорь Ефименко.

ИСТОРИЯ КСЕНИИ: ПСКОВСКАЯ ВЕРСИЯ

Воплощенный на пленэре, этот апокриф обрел плоть, звук и цвет в формах сценического искусства. Я смотрел спектакль 2 сентября: для этого времени года день выдался необычно холодным (около 10 градусов по Цельсию), дул сильный ветер. Небо то просветлялось, то раздражалось дождем. На Вечевой площади Псковского кремля ближе к захабу были установлены крытые трибуны для публики. Справа от зрителей высился Троицкий собор. Прямо по периметру — газон, стены крепости и силуэт Смердьей башни. На авансцене, у специально положенных деревянных мостков — будто поставленный нарочно каменный поклонный крест, установленный в 2002 году в память о Благовещенском соборе, разрушенном в начале 1930-х большевиками. В этих исторических, «естественных» декорациях и развернулась жизнь Блаженной Ксении.

И пусть Петербург, где жила реальная Ксения, находился в этот момент в 280 километрах от творимого на глазах зрителей действа, — история Блаженной Ксении могла произойти где угодно и когда угодно, хоть в Пскове, хоть в Нью-Йорке, хоть две тысячи лет назад, при земной жизни Христа, хоть сегодня. Собственно, об этом и спектакль Валерия Фокина, во всяком случае — его псковская версия.

Сцена из спектакля. Фото — Игорь Ефименко.

А ненастье в этот вечер стало одним из главных действующих лиц. И странно, когда на Ксению вдруг обрушился настоящий ливень, поначалу я принял его за спецэффект, подумал, что это замысел режиссера. Да, звук дождя присутствовал в звуковой дорожке спектакля, но на этот раз в действе явно участвовали высшие силы. Артисты мокли под безжалостным осенним дождем, и это обстоятельство вдруг напрочь убило всякую театральную условность, и уже непонятно было, кому сочувствуют зрители — исполнительнице роли Анне Блиновой или самой Блаженной Ксении Петербургской, явленной нам через физическое тело актрисы?

Так спектакль Валерия Фокина почти без усилия проник, зашел на территорию сакрального, и театр open air обрел признаки настоящей мистерии. Действие развертывалось в череде картин («клейм», встреч) одновременно и во второй половине XVIII века, когда жила реальная Ксения; и в тридцатые годы века XX, когда Ксению Блаженную видели в скорбной очереди родственников заключенных тюрьмы «Кресты»; и в толпе богомольных туристических теток на Смоленском кладбище у часовни Ксении, под песню Монеточки «90-е» — «И только из кассеты, из песен „Кровостока“ / Я с детским ужасом узнал про то, что / В девяностые убивали людей / И все бегали абсолютно голые». Сквозь XVIII век просвечивает 2018 год, когда хиты Монеточки попали в тренды массмедиа.

«Блаженная Ксения. История любви» — спектакль не просто многослойный, смешивающий восемнадцатый век с двадцатым, но и расширяющий житие одной простой русской женщины до исторической судьбы всей России и даже, как положено мистерии, до масштаба Вселенной. В одном из эпизодов Ксения, как мы понимаем, видит кровавые пожарища Революции и Большого террора и кричит монолог прямо в лица зрителей: «Красненькое вижу… Кровь! Красным-красно все!..» И когда на фоне серой средневековой стены появляется всадник в маске, то публика все понимает правильно: вот он, один из четырех обещанных Всадников Апокалипсиса. Остальные, по-видимому, заезжают на поляну на винтажном мотоцикле с коляской. В мокром вечернем воздухе резко пахнет бензином и выхлопными газами. Чем не замена адовой смердящей сере?

Сцена из спектакля. Фото — Игорь Ефименко.

И все-таки «Блаженная Ксения» — спектакль не о Наказании Божьем, а о Спасении и Любви. Явившийся Ксении из ада (в псковской версии — со Смердьей башни) грешный муж Андрей Федорович недоумевает: «Разве можно так любить?..» А Ксения ему отвечает: «А разве еще как можно? Я не ведаю, по-другому как». В «клейме»-эпизоде «Успение» этот диалог продолжает и заканчивает Смерть в исполнении корифея Александринки Николая Мартона: «Иди! Я обниму тебя!»

Так профанное, грубо-материальное, тварное встречается с сакральным и божественным, и театр превращается в некое подобие Храма, то есть в осмысленное, предначертанное свыше бытие. Не знаю, как на сцене Александринки, но на пронизанной всеми ветрами Вечевой площади Пскова это второе (а на самом деле — главное) измерение спектакля проявилось как-то особенно зримо. И вспомнилось четверостишие философа-метафизика, предвестника символизма Владимира Соловьева:

Смерть и Время царят на земле.
Ты владыками их не зови;
Все, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце любви.

Александр Донецкий

Источник: «Петербургский театральный журнал»