Оборотная сторона, или Смертельный номер

В Пскове к середине мая 2021 года подготовили, наверное, сто пятидесятую российскую постановку Сухово-Кобылина - спектакль «Смерть Тарелкина» (режиссёр - Хуго Эрикссен).

«Грань, отделяющая Жизнь от Смерти, в лучшем случае, обманчива и неопределённа. Кто может сказать, где кончается одно и начинается другое?»
Эдгар Алан По, «Заживо погребённые».

Можно подумать, что Александр Сухово-Кобылин был какой-то исключительный неудачник - изгой, арестант, автор запрещённых и будто бы забытых пьес. Девять лет переводил один том Гегеля, но не закончил. Александр Амфитеатров так оценил две пьесы Сухово-Кобылина («Дело» и «Смерть Тарелкина»): «Нет в истории русского театра и литературы вящей трагедии, чем судьба этих двух, уничтоженных измором пьес, которые были писаны для дедов, а смотреть и судить их приходится только внукам».

Но мы уже не внуки, а пра-правнуки. И нельзя сказать, что произведения Сухово-Кобылина уничтожены. Наоборот, они, в отличие от многих других сатирических пьес XIX века, всё ещё пугающе актуальны и никуда не пропадали. Нет, Сухово-Кобылин на неудачника не похож.

«Для сатиры нужно поискать какой-нибудь поближе закоулок»

Подсчитано, что за XIX-XX столетия пьесы ставились, по меньшей мере, 128 раз, учитывая фильм 1908 (!) года «Свадьба Кречинского», снятый Александром Дранковым. (Ивана Расплюева в том немом кино сыграл знаменитый артист Александринского театра Владимир Давыдов).

В Пскове к середине мая 2021 года подготовили, наверное, сто пятидесятую российскую постановку Сухово-Кобылина - спектакль «Смерть Тарелкина» (режиссёр - Хуго Эрикссен). Молодому режиссёру захотелось, чтобы «пьеса обрела новое звучание, сталкиваясь с нервом и эстетикой девяностых». Таким образом, зрители Народного дома им. А.С. Пушкина (Псковского академического театра драмы) увидели на Большой сцене Смерть Тарелкина милиционеров, раненого в ногу ветерана первой чеченской войны и тому подобное.

В 1917 году Александр Кугель, подписывавшийся в журналах псевдонимом Homo Novus (театральный критик, создатель театра «Кривое зеркало») написал о «Смерти Тарелкина»: «Нет, что же теперь воевать с произволами квартальных надзирателей доброго старого времени? Для сатиры нужно поискать какой-нибудь поближе закоулок».

Вот Хуго Эрикссен и нашёл этот закоулок в недалёких от нас девяностых годах ХХ века. На стене - портрет Ельцина, из магнитолы доносится песенка «Позови меня с собой». Стилистика первых серий сериала «Улицы разбитых фонарей» - вплоть до разухабистого танца с дубинкой вприсядку Максима Плеханова, играющего Расплюева. Впрочем, в оригинальной пьесе трепак вприсядку с выбрасыванием ног тоже имеется. Герои псковского спектакля произносят: «шоковая терапия», «генеральный секретарь», «ускорение», «приватизация», «кинул», «менты», «мобила», «штука баксов», «электорат», «депутат»... Это, наверное, и называется «столкнуться с нервом девяностых», хотя генеральный секретарь и ускорение - не из того времени.

Пьеса «Смерть Тарелкина», в отличие от «Свадьбы Кречинского», постоянно вызывала чьи-то сомнения. Евгений Феоктистов (писатель, сотрудник журналов «Современник», «Отечественные записки», тайный советник и, главное, цензор) был к пьесе Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина» безжалостен. Давний знакомый семьи Сухово-Кобылина, ставший главным цензором России, Феоктистов вынес такой приговор: «Кроме "Свадьбы Кречинского" Кобылин написал ещё две пьесы, не обнаружившие ни малейшего таланта, вместо сколько-нибудь живых лиц являются в них грубо намалёванные карикатуры, и единая цель этих жалких произведений заключалась в том, чтобы заклеймить господствующие у нас до пятидесятых годов порядки...»

Заметьте, - «до пятидесятых годов». То есть чиновник Феоктистов утверждал, что критика справедлива, но устарела, недостатки изжиты.

Подобный взгляд на пьесу «Смерть Тарелкина», написанную в 1869 году, был распространён. «Смерть Тарелкина» публиковали, но не ставили. Упрёки критиков были всё те же: пьеса слаба, автор сводит счёты, а не стремится к правдоподобию.

Накануне Октябрьской революции «Смерть Тарелкина» (спектакль назывался «Весёлые расплюевские дни»), наконец-то, сыграли в Александринском театре, о чём мечтал когда-то Сухово-Кобылин. Премьера выпала на 23 октября 1917 года. Но даже тогда критики высказывали покойному автору старые претензии: «Сухово-Кобылин не столько стремился к объективному творчеству, сколько пылал гневом и стремился, что называется, "напакостить" полицейским проходимцам и вообще режиму чиновничьего произвола, то он комизмом, вытекавшим из сюжета, пренебрег, а обратился к обличению», - возмущался Homo Novus в рецензии, опубликованной в журнале «Театр и искусство» (1917 г., № 44 - 46).

В России шла война, в Петрограде начиналась революция, а рецензенту казалось, что автор «дышит местью; он задыхается от злобы; он прибегает к перегромождению мерзостей - и результат /.../ получается такой же, какой бывает, когда пьяный мастеровой разражается четырёхэтажной ругательной фиоритурой. Сотрясение воздуха, а эффект самый незначительный». Автор пьесы к тому времени 14 лет как умер - в 1917 году ему бы исполнилось сто лет.

«Ужас, смешанный с отвращением»

Чтобы сказал Homo Novus, если бы увидел «Смерть Тарелкина» Хуго Эрикссена? В псковском спектакле из «комедии-шутки» старательно были изъяты некоторые смешные места - наверное, ради создания более мрачной, почти загробной картины. Режиссёр отказался от буффонады и привычного гротеска - в пользу бытовых подробностей. Из истории театра мы знаем, что Смерть Тарелкина в постановках «Смерти Тарелкина» этого, обычно, старались избегать.

Ещё до постановки 1917 года появился спектакль «Весёлые дни Расплюева» в Театре Литературно-художественного общества, то есть у Алексея Суворина* (театр этот был несколькими нитями связан с Псковом. Там часто играл Борис Глаголин,** там ставил Николай Евреинов***). Спектакль вышел 15 сентября 1900 года. Сухово-Кобылин присутствовал на всех репетициях и соглашался практически на любые поправки в тексте - лишь бы увидеть премьеру. Исполнители играли комедию как фарс, и это Сухово-Кобылин принял. Особое беспокойство тогда вызывали сцены допросов - уж слишком злая получилась сатира. К тому же, пришлось переделать начало и конец пьесы. Название тоже сменили, чтобы не омрачать словом «смерть» праздник открытия театрального сезона.

«И Александр Васильевич, и Суворин оба побаивались смерти. Поэтому решено было изменить название пьесы, - рассказывал Пётр Гнедич. - Оба почтенных старика долго думали, как бы назвать пьесу, и решили назвать её "Весёлые дни Расплюева" - название не только не мрачное, но даже фривольное».

А вот Хуго Эрикссен смерти в заголовке совсем не боится. И не только в заголовке. Как бы ни была мрачна в своём чёрном юморе пьеса Сухово-Кобылина, но Эрикссен ещё больше сгущает краски. Кажется, что почти всё действие разворачивается в гробу. Кроме собственно гроба на сцене находятся контейнеры-гробы, внутри которых большая часть событий и происходит. В грузовом контейнере особо не развернёшься. А зрители как будто не смотрят, а подглядывают. Смерть Тарелкина

Когда-то критики уверяли, что герои заключительной части трилогии Сухово-Кобылина таковы, что уже совсем не напоминают людей, и их не жалко. Но потом оказалось, что это не так. Самый очевидный пример - советский фильм с Эрастом Гариным, Анатолием Папановым и Николаем Трофимовым. Оказалось, что и Тарелкин, Варраввин и Расплюев тоже могут вызывать сочувствие.

И всё же из трилогии Сухово-Кобылина пьеса «Смерть Тарелкина» - самая злая и острая. Это чувствовали зрители с самой первой постановки. Более того, «Смерть Тарелкина» обладает одним важным свойством - она способна вызывать дополнительную злость у сидящих в зале. Публике и некоторым критикам казалось, что в спектакле нет смысла. Поэтому первые отзывы были убийственны: «Ужас, смешанный с отвращением», «старосветский страшный призрак, смеющийся смехом острым, но уже беспредметным по складу и понятиям нового века», «комические же эффекты, задуманные автором, имеют чисто балаганный характер», «остроты - плоски и пошлы», «отсутствие самокритики, такое падение ума и воображения у человека, который показал раньше несомненную даровитость...»

Между прочим, Антиоха Оха в том первом спектакле 1900 года играл Кондрат Яковлев. А в псковском, образца 2021 года, Оха сыграл Виктор Яковлев.

«Пьеса эта для народных театров совершенно непригодна»

Смерть Тарелкина Если не считать цензурированного спектакля у Суворина, Сухово-Кобылин на сцене «Смерти Тарелкина» по-настоящему так и не увидел (для этого ему надо было дожить до 1917 года - до постановки Всеволода Мейерхольда и Андрея Лаврентьева в Александринском театре, где Тарелкина играл Борис Горин-Горяинов). Причин, судя по всему, такого отношения к этой пьесе было две. Одна - политическая.

Пьеса «Смерть Тарелкина» была ядовитой сатирой. Причём сатирой не на отдельные явления, а на всё сразу. Цензор нового поколения в революционном 1905 году припечатал в цензорском рапорте: «Пьеса эта для народных театров совершенно непригодна, представляя из себя сатиру на администрацию вообще и полицию в частности. Автор, хотя и в шутливой форме, яркими красками очерчивает произвол, вымогательство и взятки представителей правительственной власти. Подобные пьесы, дискредитирующие власть, нельзя не признать для простолюдина безусловно вредными, и я полагал бы поэтому комедию "Расплюевские веселые дни"... на народных театрах вовсе не допускать».

Вторая причина не менее важна. Представим, что постановку разрешили. Но как это ставить? Пьеса ведь не реалистическая, а абсурдистская. Нужен особый подход.

Впрочем, называют и третью причину долгого запрета - едва ли не главную. Будто бы дело в авторе («барин-самодур» с «трудной» биографией - высокомерный, желчный, неспособный договориться по-хорошему - да к тому же дальний родственник запрещённого Герцена).

Но всё это в далёком прошлом. В ХХI веке «Смерть Тарелкина» ставилась много раз.

Псковская публика после премьеры спектакля Хуго Эрикссена разделилась. Одни прямо в фойе восклицали: «Роскошная сценография!», «Отличный хоррор!». Другие были молчаливы и угрюмы - отводили взгляды или с недоумением произносили: «Зачем всё это?» Имелась в виду не неуместность спектакля, а эстетика «лихих девяностых» и использование видеокамер. Каждый второй спектакль на псковской сцене теперь именно такой - с экранами и видеокамерами. Артисты снимают себя и друг друга. Так было у Петра Шерешевского,**** так было у Сергея Чехова,***** так было у Семёна Серзина.****** Это уже становится навязчиво-однообразным. Смерть Тарелкина

Если же согласиться с режиссёрской концепцией, то сценография удалась (художник-постановщик - Ютта Роттэ). Но не каждый с такой концепцией согласится, потому что все эти «приватизации-электорат-обезьянник», кухонное распитие водки под российскую попсу режут слух и глаз. Сила и ужас этой пьесы в том, что события, в сущности, не привязаны ни к какому времени. Порядки такие царили и при Николае I, и при Александре II, и при Ельцине... Так что перемещение в девяностые годы ХХ века частью зрителей было воспринято как излишний компромисс: ельцинские девяностые в таком ужасном свете изображать можно, а вот в нынешнее время перенестись не осмелились.

Экс-либерал Евгений Феоктистов в позапрошлом веке стыдливо писал о господствовавших до пятидесятых годов порядках, настаивая, что всё это в далёком прошлом. Жизнь показала, что с пятидесятых годов ХIХ века мало что в России изменилось. Более того, временами «правоохранители» словно бы срываются с цепи и готовы взять на подозрение и попробовать пересажать всю Россию без исключения. Один из самых острых и зловещих эпизодов «Смерти Тарелкина» - диалог Расплюева и Оха. Расплюев хохочет: «Всё наше! Всю Россию потребуем». Потребуем - в смысле привлечём, допросим, приговорим и посадим. И Ох в ответ тоже адски похохатывает, развеселившись от безнаказанности.

«Хозяева жизни» думают, что пришли навсегда. Они вампиры и рассчитывают на бессмертие.

«Я теперь такого мнения, - продолжает совсем озверевший Расплюев, - что всё наше отечество это целая стая волков, змей и зайцев, которые вдруг обратились в людей, и я всякого подозреваю; а потому следует постановить правилом - всякого подвергать аресту». И кто здесь в таком случае оборотни? Недаром же много лет существует термин «оборотни в погонах».

Произвол, вымогательство и взятки представителей власти, о которых писал в рапорте в 1905 году усердный цензор, - это и есть те «скрепы», на которых в наших краях многое держится. Если нарушить конструкцию, адский механизм может дать сбой.

А если совсем прижмёт, то есть универсальный выход: «Всякого подвергать аресту». Всех, правда, за решётку не упрячешь, но зато большинство можно припугнуть. А самый верный способ вывести человека «на чистую воду» - лишить его воды. Тарелкин не даст соврать.

Когда после антракта в псковском спектакле начинаются сцены допросов и избиений, то зрители видят привычный конвейер выбивания показаний. Милиция упивается властью. Кажется, что насилие есть самоцель и оно важнее материальной выгоды и карьерного роста. Если имеется возможность унизить, смешать с грязью и кровью, то как упустить такой прекрасный случай?

«Учинить в отечестве нашем поверку всех лиц»

А потом перед зрителями постепенно вырисовывается земной ад - с издыхающим без воды Тарелкиным-Копыловым (Денис Кугай) возле пылающей печи. В пьесе Сухово-Кобылина всё же было не настолько мрачно. Александр Сухово-Кобылин был заинтересован в смехе (как, например, в сцене пожертвования и обнимания: «Теперь возьмите каждый у другого бумажник...».)

Хуго Эрикссен, похоже, в зрительском смехе не заинтересован. У него другие задачи.

Чем дольше продолжается произвол, тем масштабнее планы «правоохранителей». «Правительству вкатить предложение: так, мол, и так, учинить в отечестве нашем поверку всех лиц: кто они таковы? - размечтался Расплюев. - Откуда? Не оборачивались ли? Нет ли при них жал или ядов. Нет ли таких, которые живут, а собственно уже умерли, или таких, которые умерли, а между тем в противность закону живут».

Всех - значит всех. Все ходят, но не под Богом, а под подозрением. Подозрение и есть бог.

Невиновных, в сущности, нет - если хорошо присмотреться. Принюхаться. К каждому можно найти подход - к Людмиле Брандахлыстовой (Валентина Банакова), к дворнику Пахомову (Камиль Хардин), к Попугайчикову (Сергей Попков), к Смерть Тарелкина Чванкину (Александр Овчаренко)... И Тарелкин тоже не исключение.

Каким бы мерзким ни был завладевший компроматом на генерала Варравина Кандид Тарелкин, но те, кто его взял в оборот, безмерно хуже. Варравин, Ох, Расплюев и остальные «государственники»-паразиты. Кровопийцы. Недаром же так важен у Сухово-Кобылина невыносимый запах из гроба, заполненного протухшей рыбой. Речь не просто о жизни и смерти. Смерть, прежде всего, некрасива. В ней нет романтики, зато есть нечто тошнотворное и удушающее («Умер! Несомненно умер, ибо и протух!.»). Давно протухшие, но тем не менее до сих пор существующие идеи всё ещё находят положительный отклик. Привыкли. Нюх потеряли.

Государство-оборотень научилось поворачиваться к народу нужными местами.

Сухово-Кобылин раздвоил главных героев. Они стали, словно разбитые на две части тарелки («Потому этот вурдалак теперь на две половины разбился - одна выходит Тарелкин, а другая Копылов»). Правоохранители выбивают признание до тех пор, пока Тарелкин не «расколется».

Не так много и нужно, чтобы показать человеку его смерть.

В псковском спектакле самая благодарная роль досталась Андрею Кузину. Обе его роли - генерала Варравина и капитана Полутатаринова - разительно отличаются. Есть что играть.

Вот только ослабляет эффект пьесы отведённое героям пространство девяностых. Временами форма затмевает содержание.

***

В четырёхсерийном фильме Леонида Пчёлкина «Дело Сухово-Кобылина» (том самом фильме, в котором будущий вице-спикер Смерть Тарелкина Госдумы и телепропагандист Пётр Толстой сыграл голого Льва Толстого в молодости) Александр Сухово-Кобылин в исполнении Юрия Беляева в полупустом парижском театре «Ренессанс» смотрит «Свадьбу Кречинского» и готов провалиться от стыда. «Не переврать не могут», - произносит он. В этом же парижском направлении сделал шаг и Хуго Эрикссен, хотя псковского спектакля «Смерть Тарелкина» стыдится, вроде бы, нечего. Могло быть и хуже. Но смещение времени сыграло с «комедией-шуткой» злую шутку. Создателям спектакля, по-видимому, это и требовалось. Они хотели злую шутку и получили её. Кажется, что нас - зрителей, заживо поместили в гроб, как в рассказе Эдгара По, накрыли крышкой и уносят хоронить. Вот только тухлой рыбы надо ещё немного добавить.